Читаем без скачивания Повелитель эллов - Зиновий Юрьев

— Иди, брат Варда, береги себя. Как я узнаю о том, что произошло у неживых?

— Я что-нибудь придумаю. Но охрана все равно должна пока быть. Прощай. — Он посмотрел на меня. — Можно?

— Что?

— Дотронуться до тебя… Мне сразу становится легче.

Мы обнялись. Двуногий цирковой артист с планеты Земля и четвероногий мохнатый кентавр с Элинии. Нет, наверное, предела разнообразию форм жизни во Вселенной, но что-то все-таки объединяет разум…

Наверное, я задремал. Потому что пришла, мне в голову странная мысль. Еще до того, как человек вышел в космос, ученые пришли к выводу, что вся Вселенная сложена из одних и тех же элементов и подчиняется одним и тем же законам. Первые же образчики лунного и марсианского грунтов подтвердили гипотезу. Такому профану, как я, это казалось удивительным: жуткое разнообразие миров — и все построены из одинаковых кирпичиков. Потом я понял, что Вселенная, в сущности, единый дом, в котором мы занимаем крохотное помещеньице, и поэтому в одинаковости ее стройматериалов нет ничего поразительного.

А может быть, чудилось мне теперь не то во сне, не то наяву, и разумная жизнь во Вселенной тоже сложена из одинаковых частичек. И существует некая периодическая таблица нравственных элементов: благородства, подлости, дружбы, расчета, преданности…

Я почувствовал необыкновенную гордость. Наверное, я даже подумывал о Нобелевской премии за свое грандиозное открытие, потому что тут же стал набрасывать тезисы выступления на торжественной церемонии в Стокгольме.

Ну, начало обычное:

«Дамы и господа, дорогие товарищи! Периодическая таблица позволила предсказать свойства еще не открытых элементов. Моя таблица тоже позволяет…»

Я замолчал и испуганно уставился на сияющие лысины ученых мужей и государственных деятелей. А что же она действительно позволяет? Боже, как неудобно, столько людей, и молодой лауреат вдруг онемел. Думай, думай, заклинал я себя.

«Так, значит, в отличие от алхимиков и химиков, которые лишь постепенно и с огромным трудом заполнили пустующие клеточки знания о своем материальном мире, знатоки человеческой души исследовали ее намного раньше. И вряд ли мы знаем о ней больше, чем наши предки…» — Но как же в таком случае мое открытие? Я понял, что запутался и нужно просыпаться.

Премии, конечно, было жалко, жалко уезжать из Стокгольма, но что поделаешь. Стокгольм далеко, и я уже думал о Варде. Что-то с ним будет, с моим бедным кентавриком…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Я попросил Первенца показать мне, где эллам легче всего подниматься в воздух.

— Ты хочешь летать? — спросил он. — Это не так просто. Когда Семья создает нового элла, даже он не может сразу летать.

— Почему?

— Он может разбиться. Подняться в воздух он сумеет, это нетрудно в тех местах, где земля иногда отталкивает нас, но удержаться в воздухе сложнее. А еще сложнее двигаться. Нужно суметь поймать волну и скользить по ней.

— Волну? Волну чего?

— Волну легкого воздуха. Когда подымаешься вверх, надо угадать момент, когда она подхватывает тебя, Тогда она может нести тебя.

— Куда?

— Волны легкого воздуха всегда бегут по направлению к Большим развалинам. Ты знаешь, ты видел их. Ты хочешь сейчас попробовать?

— Спасибо. Я не собираюсь учиться летать.

— Для чего ты тогда расспрашиваешь?

— Я потом объясню тебе. Если, конечно, моя догадка окажется верна. Еще одну вещь я хотел спросить тебя.

— Да?

— Вы когда-нибудь исследовали Большие развалины?

— Исследовали?

— Ну, изучали, осматривали, пытались посмотреть, есть ли в них какие-нибудь проходы?.

— Для чего?

— Для того, чтобы узнать, что может скрываться под ними. Почему легкая волна всегда бежит туда.

— Нет, Юуран, тебе ведь уже, наверное, объясняли, что эллы никогда не стремились узнать новые вещи. Семье не нужны новые знания.

— Да, я понимаю.

Я долго бродил вокруг Больших развалин. Я не знал, что искал, я не знал, как найти то, что не знаю, и где искать. Вначале я обошел их вокруг. Печальный памятник катастрофы. Творчество разрушителей. Вздыбленные плиты, бесконечная, искореженная паутина труб, стержней, решеток. Я даже не пытался понять, что за материал применяли строители этих сооружений. Я видел только, что он прочнее и более упругий, чем наши земные материалы. Так, во всяком случае, казалось мне, когда я рассматривал длиннющую, метров в пятьдесят, тонкую плиту, торчавшую под углом примерно градусов в сорок пять. Она даже не прогнулась под своей тяжестью. Впрочем, поправил я себя, как раз сила тяжести здесь может быть во много раз меньше. Все на Элинии так или иначе было связано с силой тяжести, Источник, найденный Шестым роботом, ослаблял гравитационные силы. Развалины, где я видел летучих мышей, в несколько раз ослабляли силу тяжести. Пение эллов было связано с гравитацией, с ней же связана и способность летать. И уж, конечно, их Большой Толчок.

В развалинах с летучими мышами уменьшение силы тяжести вскоре исчезло, причем исчезло внезапно. Эллы при полете пользуются какой-то волной. Даже моего скудного образования хватало для очевидного вывода: несмотря на катастрофу, разрушившую всю Элинию, в каких-то развалинах или под ними продолжают работать машины, изменяющие силу притяжения.

Я гордо выпятил грудь — вот тебе и недоучка! Но долго держать грудь колесом было неудобно, к тому же мое блестящее умозаключение ни на миллиметр не приближало меня к тому, что я искал.

Я еще раз обошел развалины, не торопясь на этот раз, переступая осторожно, словно нащупывая дно в незнакомой речушке. Увы, дно было удручающе однообразным. Везде я ощущал свой вес, ни разу не почувствовал я внезапной легкости, ничто не поднимало меня в воздух.

Я начал третий круг, думая на этот раз не о потере веса, а присматривая местечко, где бы можно было попробовать вскарабкаться вверх. Дважды я вползал на растрескавшиеся плиты. Ужом пробирался через какие-то скомканные решетки, но оба раза упирался в вертикально торчавшие то ли плиты, то ли стены. Я уже готов был сдаться, когда обнаружил длинную трубу, соединявшую плиту, на которую, похоже, я мог сравнительно легко взобраться, и какую-то площадку. Можно было, разумеется, вообразить, что я смогу пройти по этой трубе. Но только вообразить, не более. Я знал, что не смогу удержать на ней равновесия, тем более что между плитой и площадкой зиял пугавший своей чернотой провал.

Я описал третий круг и снова остановился возле трубы. Я никогда не боялся высоты, даже когда совсем малышом любил лазать на чердак, и отец называл меня диким котенком. Но одно дело — высота, другое — умение сохранять равновесие. Я проработал в цирке не один день и все равно не уставал поражаться канатоходцам. Они казались мне существами высшего порядка. Я мог еще понять — теоретически! — канатоходца, идущего по проволоке с тяжелым першем в руках. Но артист, выбегавший на проволоку без всякого перша, вообще без каких бы то ни было предметов в руках, которые помогали бы сохранять равновесие, артист, не только идущий, но бегущий на проволоке, танцующий, да что танцующий, крутящий на ней сальто, — такие артисты вызывали во мне священный трепет.