Читаем без скачивания Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

Парланчина сидела на земле; оцелот свернулся у нее на руках, лапы торчали наружу.

– Пожалуйста, расскажи еще про Пачамаму.

– Она велела нам почаще ходить босиком, потому что ей приятно чувствовать на своем теле наши ноги. Вначале Пачамама была океаном в пустоте, она помнила будущее, и от нее все произошло. Пачамама спряла девять миров, вот почему женщины прядут – хотят походить на нее, и вот отчего я кружусь, когда думаю, – я пряду мысли. У Пачамамы потекла кровь между ног, она сделалась плодовитой, а кровь ее стала золотом, хоть некоторые говорят, что золото – пот солнца, и Пачамама родила нас, чтобы мы о ней заботились, как дитя вечно печется о престарелой матери.

Она дала нам коку, вот почему только женщины могут ее выращивать. А теперь я расскажу тебе о попорро. – Аурелио поднял пузатую бутыль для коки – на длинное узкое горлышко налипла желтоватая корка извести и толченых листьев. – Думаешь, она похожа на кой-какую мужскую часть, и потому только мужчине дозволяется курить или жевать коку? Ошибаешься. Выпуклая бутылка – это чрево женщины, а горлышко – ее влагалище. А вот пестик – член, потому что ходит туда-сюда и творит чудеса внутри. И вот женщины чтят Пачамаму, когда прядут, а мужчины – когда вгоняют коку в бутылку. Без коки мужчина не может жениться, она его успокаивает и укрепляет для трудов, чтобы он заботился о своей женщине, не искушался бить ее, это большой грех, и вот почему кока делает нас культурными. Но когда бледнолицый жует коку, он не понимает главного и теряет разум. Ну вот, раковины готовы – смотри, совсем побелели.

Парланчина смотрела, как Аурелио выхватывает ракушки из углей и совком ссыпает их в большую бутыль со снятым горлышком. Потом он налил воды из другой бутылки, и наружу вырвался дымок химической реакции.

– Этому нас научила Пачамама, – сказал Аурелио. – Нет извести – и кока бесполезна. Ну, теперь расскажи свои новости.

– Нет уж, сначала давай еще сказку, – поддразнила Парланчина. – Расскажи, как у ягуара появились пятна.

Понимая, что дочка нарочно тянет время, Аурелио сказал:

– Лучше я расскажу тебе историю про двух червяков. Жила-была червячиха в подполе моей домушки, и вот встречает она подругу, и слышу я, как они разговаривают. Одна другую спрашивает: «Где твой муженек?» – а та отвечает: «Да с мужиками на рыбалку пошел».

Парланчина сморщила нос, вникая в суть, а потом сообразила, что отец шутит. Она взяла лапу спящего оцелота, сжала ее, чтобы вылезли коготки, и царапнула ими Аурелио по физиономии. Оцелот выдернул лапу и недовольно заворчал. Аурелио двумя пальцами защемил дочке нос.

– Гвубба, не выпущу, пока свои новости не расскажешь.

Парланчина попыталась укусить отца за ладонь, но не тут-то было.

– Ладно, ладно, отпусти, я расскажу.

– Поклянись.

– Клянусь!

Аурелио разжал пальцы.

– Федерико умирает, – сказала Парланчина. – С каждым днем все больше расплывается.

– Он ведь уже умер.

– Но вот опять умирает. Что мне делать?

– Он не умирает, он перерождается. В один прекрасный день Федерико совсем пропадет, и ты поймешь, что он появился на свет и стал ребенком. И с тобой такое может как-нибудь произойти. А где твоя дочка?

– Я оставила ее с мамой на плантации коки. Хочу, чтоб знала свою бабушку. Папасито, мне так грустно.

Аурелио погладил ее по щеке:

– Ну, а какая еще новость?

– Послание от богов жителям Кочадебахо де лос Гатос. Боги говорят: «Стройте стену, мы не сможем вам помочь».

– А что за боги? – удивился Аурелио.

– Чанго. Он говорил со мной от имени всех.

– Но ведь он – святая Барбара, бог темнокожих. Мне-то он почему говорит?

– У богов там неразбериха, – ответила Парланчина. – Чанго говорит, большое зло пришло на землю, все взывают о помощи к святым и богам. Он говорит, боги не ответят ни тем ни другим, это их рассорит друг с другом, а потому боги ни в ком не примут участия. Чанго сказал, что он, святой, не может воевать против себя же бога, вот и говорит одним людям: «Сами стройте стену», – а другим: «Не молитесь мне, я вам не отвечу». Ты передай это послание, папасито.

– Передам, дочка. Но и ты для меня кое-что сделай. Покажись маме, она так расстраивается, что только я могу с тобой говорить.

Парланчина отбросила за спину волосы и печально улыбнулась:

– Я пыталась, но она не видит меня и не слышит. Только во сне. Научи ее видеть сны наяву.

Аурелио сильно затянулся через пестик и вытер его о горлышко.

– Не мне ее чему-то учить. Она для меня, как Пачамама. Это она учит. Иди к ней и научись ей показываться, а я узнаю, где родится Федерико, ты сможешь его навещать.

Парланчина опустила оцелота на землю и встала. Тот, взмахивая хвостом, побрел прочь, и Парланчина двинулась за ним, но потом обернулась и слабо взмахнула рукой:

– Спасибо за сказки, только не забудь про стену, потому что на лике луны кровь.

50. Сибила

«Золото мира – труха души», – сказала она, и я проснулся. Мне снилось, что я древний грек. Во сне я был богатым бездельником и носил красивые белые одежды. Я сидел на склоне холма у дороги, ел фиги и вдруг увидел процессию верующих. Шествие вело быка на заклание к жертвенному камню, все пели и били в тамбурины. Я увидел Сибилу, она несла золоченый кубок; мне она сразу понравилась, меня прямо заломило всего. Простодушная, как ребенок, она удивительно сочетала неловкость и изящество. Гибкая и подвижная, спину держала очень прямо, двигалась с естественной грацией, но на лице красная отметина – замечталась и стукнулась о дверной косяк. Сибила по-детски подбирала слова и иногда совсем сбивалась. Если не могла вспомнить нужное слово, говорила другое, похожее, улыбалась, точно прося прощения, и замолкала, проверяя, что ее все-таки поняли. Взмахивала рукой и спрашивала: «Ну, а как это сказать?»

Во сне я пошел за процессией к жертвенному камню и, помнится, смотрел, как быку перерезают горло, а Сибила подставляет золоченый кубок под кровавый фонтан. Скорчившись, я прятался за большим красным камнем, поскольку знал: только посвященные могут присутствовать на церемонии; я надеялся, что Сибила пойдет в мою сторону. И вот, смотрю, идет. Уже стемнело, и мне Удалось ее перехватить и зажать ей рот. Во сне я был негодяем, стал ее лапать, но она не давалась. Кажется, я пытался ею овладеть, но она бешено сопротивлялась, и тогда я вытащил из-за пояса кошелек с золотом и рассыпал перед ней на земле. «Смотри, что я тебе дам», – сказал я, но она глянула презрительно, ответила: «Золото мира – труха души», – вырвалась и убежала. В плену самодовольства я и представить не мог, что какая-нибудь женщина откажет человеку моего положения и достатка, и тут проснулся от стыда.

Вы верите в реинкарнацию? Я раньше не верил, но благодаря Сибиле изменился, и теперь мне кажется – сон был из моей прежней жизни. Наверное, Сибила никогда не верила мне, интуиция ей подсказывала, что нельзя мне доверять, и, думаю, она жила на одних фруктах и овощах, потому что так смывала вину за все жертвоприношения Древней Греции. А моя изуродованная нога – это, наверное, наказание мне за прошлое, чтобы я был посдержаннее с женщинами.

Чуткая Сибила всегда помнила про мою искалеченную ногу. Шла помедленнее, пережидала, если мне было больно. При встрече, бывало, расцелует меня в обе щеки, но я-то все равно понимал – это дружеская любовь, не больше. Может, она считала, что я для нее слишком стар, но точно могу сказать – ее не влекло ко мне. Это меня огорчало, но я любил Сибилу так сильно, что часто утомлял ее своим обществом. В ее домике литрами пил настойки и бессчетно курил сигары, а она, даже устав от меня, все предлагала мне выпить еще или отведать эмпанады. Я ей пел, а она вторила задыхающимся голоском, таким слабеньким и прелестным. Рассказывала нелепые сказки про зверей, а увлечение рыбалкой находилось за пределами ее понимания. Я так любил ее, что однажды ей открылся, и не испытал ни обиды, ни удивления, когда она сказала, как ко мне относится. Доказывая свою дружескую любовь, она предложила сходить в кино, а ведь большинство девушек на ее месте сказали бы: «Думаю, лучше нам не встречаться больше». Я так ее любил, что был счастлив хоть иногда просто находиться рядом. Она помогала мне забывать, что я – калека. Я смотрел в ее серые глаза и чувствовал, как сливаются наши души, но она-то видела меня насквозь и понимала, что нельзя быть моей любовницей. Понимаете, я не заслуживал доверия, и она это чувствовала, но все равно по-дружески любила меня. Благородная Сибила. По ночам я лежал без сна и воображал наши любовные сцены; поверьте, видел их в таких деталях, будто все уже произошло наяву. Если не верите, значит, сами никого так не любили. Я столько раз воображал, как она подходит, как спадают с нее одежды, и знал каждую черточку ее обнаженного тела. Может, в каком-то из воплощений мы и вправду были любовниками, и я это помнил.

Сибила знала три языка, что большая редкость в Кинталинас де лас Виньяс, но ее вечно тянуло в другие места. Постоянных любовников она не заводила, чтобы я чувствовал себя увереннее на положении друга, и вообще ей нравилось одиночество. Она спала или просто ничего не делала. Компании не доставляли ей удовольствия, и она с виноватым нетерпением ждала окончания вечеринки. Однажды сама устроила вечеринку, на которую почти никто не пришел; чтобы безоговорочно любить Сибилу, надо хорошо ее знать, а просто знакомцы и не думали откликаться на приглашения.