Читаем без скачивания Крысиные гонки - Павел Дартс

– Оттуда же. Откуда и ствол. Кабан какой, еле руки ему загнул, скотина толстая. Иди-ка… Вон. Бля! Проверь, что там за палатка. Чё-то мы её пропустили…

Шапа отправился проверять палатку, на всякий случай взяв ружьё наизготовку. Проходя мимо бабы, сваленной Калиной выстрелом в спину, он заметил, что та ещё живая, елозит брюхом по траве, что-то там бурчит себе под нос; рвёт траву скрюченными пальцами – словом, отходит.

В палатке никого не оказалось; только какая-то пустая коробка да куча шмоток. Шапа прихватил рюкзак и надувной коврик, и тут только, осветив внутренность фонарём, заметил, что задняя стенка у палатки порезана сверху донизу. Ну ясно. Был и убёг.

– Слышь, Калина, там был кто-то, но убежал. А та баба вроде как ещё живая! – доложился он свежеиспечённому главарю банды, притащив барахло в общую кучу.

– Не называй меня Калина при терпилах, я тебе чо говорил?? – прошипел тот, и Шапа точно, вспомнил, как Калина перед делом велел по погонялу его не называть, типа, «его кликуха в ментовской картотеке, и мало ли что!»

Тогда Шапа только хмыкнул на такие явные понты своего кореша; хотя остальные члены банды согласно и уважительно покивали, отдавая дань предусмотрительности главаря; но сейчас тот, видать, вошёл в роль, и настроился стребовать беспрекословного исполнения своих приказаний; ишь, даже ружьё перехватил поудобнее и смотрит недобро… может и замочить, хоть и старого кореша, чисто для авторитету перед салагами, – сообразил Шапа, и среагировал как подобает: кивнул виновато, шепнул, но чтоб рядом стоящий Чика слышал:

– Облажался, звиняй… Шеф.

Вот, это прошло. Калина расслабился, тоже кивнул, соглашаясь, что мол, да, лажанулся ты, но с кем не бывает, – и мотнул башкой на здорового мужика, мычащего, лежащего лицом вниз с загнутыми назад, скованными блестящими браслетами, руками:

– А этот-то… мусор, скорее всего! Ментяра.

– Ну да?? Откуда знаешь?

– Он тута ругался. Как это? Своеобразно. Точно мент. Такие оборотцы только они могут. Очень похоже что мент. Даже наверняка. Может – бывший.

– Они сейчас все бывшие. Грят, Администрация поувольняла всех прежних, теперь новых набирает, так што оне все бывшие. Но это хорошо, хорошо… Посчитаемся, а, Шеф?.. – новое словечко прилипло, и Калина, судя по всему, не имел ничего против.

– Само собой. Он нам всё-всё про себя расскажет, паскуда. Кто-что-почём. И если в натуре мент – то кончина его будет небыстрой… Отойдём…

Они отошли чуть в сторону, чтобы шмонавшие вещи и баб пока на предмет ценностей подельники их не слышали, и вполголоса посовещались.

– Эта… грохнул ты бабу. Мокруха, как бэ… Хотя пока ещё дышит.

– Херня. Не первая, и, даст бог, не последняя. Нужно же было её остановить, не гоняться же за ней по всему лесу. Да, это… Удрал, гришь, кто из палатки?

– Пацан. Смотря по шмотью.

– Ну, пусть. Он толком ничё и видеть не мог. Ближайший пост – на дороге на Оршанск, в десяти кэмэ; даже если он прямиком туда – хрен менты в лес сунутся ночью. Да и вообще – не сунутся. Кончилось ихнее время.

– Чё с этими?

– Ща обшмонаем, повяжем, штоб не разбегались, – и в работу! Ты каких любишь: блондинок, брюнеток, хы?..

– Всяких! Лишь бы помоложе и побольше! – от предвкушения такого развлечения Шапа довольно заржал; с симпатией поглядев на кореша, – пускай бывший Башмак решил стать сначала Калиной, а потом и против «Шефа» не стал возражать, пускай! Пусть будет главным. Шапа не против; главное чтобы и ему что обламывалось сладкого, а тут сладкого – вон, больше десяти человек, на всех хватит, даже на тупого Башку.

– Э, слышь! Пич… ээээ… пацанчик, ты, я смотрю, что себе в карман пихаешь?? – гаркнул вполглаза следящий и за потрошащими вещи подельниками Калина, – Я ведь проверю потом. Ты знаешь что за крысятничество бывает??

– Не. Я это… Всё сюда! – испуганно доложился Пичуга, незаметно доставая из кармана только что заныканные туда золотые серёжки и скидывая их в полиэтиленовый пакет, – Всё сюда!.. Шеф.

И тут же оживился, стараясь стереть подозрение:

– Тут у этого, ну, у парня – во! Котлы под штуцер зелени! И валюты пресс неслабый! Богатенький буратина попался!

– ТщательнЕЕ шмонайте! – распорядился Калина, – В траве потом посветите, чтоб не скинули чего. И по вещам, по вещам. Вон, рюкзак ещё проверьте. И баб, бля, не тискайте пока, – успеете. Всех связали?

– Сделаем! Не, не всех. Только кто дёргается – верёвок не хватило! – подобострастно ответил Пичуга, и Калина, не дослушав того, удовлетворённо вновь повернулся к корешу:

– Чо вот с ними ПОТОМ делать?

– Ну как чо… А что ты… вы, ну раньше что делали? В таком случае?

– Когда чо. Когда отпускали. Если без напрягов.

– Ну?

– Но тут-та… Один жмурик есть. Это – мокряк. А остальные нас всех хорошо видели, соображаешь?..

– Ты чо?.. Ты – это… – Шапа аж отступил на шаг, – Мы так не договаривались!

– Не договаривались, так договоримся! – упёрся в него недобрым взглядом Калина. Костёр был у него за спиной; фонарём он светил себе под ноги, на траву, и лицо его, чуть подсвеченное снизу, через резкие мосластые скулы и впалые глазницы казалось безжалостной маской.

– Как же? А?

– А как ты хотел? Времена сменились. Хочешь жить – умей меняться; помнишь, как кум на зоне говорил? Этот, Потапов? Помнишь? Вот бы с кем повстречаться! Ну ничего, мы и за него с этим ментом, что нам попался, пообщаемся! – Калина, видать, окончательно себя уверил, что попавшийся им здоровый мужик – точно мент, со всем соответствующим к нему за это отношением…

– Ты чо? А стока баб?

– Ну и хули? Что одну, что десять. А то в натуре, нагонят сюда, чего доброго, спецуры… маловероятно, но всё же. А так – никто не узнает, никто не расскажет. А? Или ты зассал? – чёрные глазницы безжалостной маски, казалось, сверлили лицо Шапы.

– Да чё зассал… Ты ж меня не первый год знаешь… Только как ты это всё себе представляешь?

– Да лехко. Вон, Чика с Носом их сейчас всех повяжут – и делай с ними что хошь.

– Ну, а… как?

– Скажем, что отведём и отпустим – сами и потопают. Потом порежем, – да свалим в овражке, тут как раз подходящий есть. Километрах в полтора. А там… хули сложного? Ты чо, в деревне свиней никогда не колол?

– Да колол, чо не колол…

– Ну так!.. В чём тада дело? Или тебе их жалко?

– Да чё жалко, при чём тут «жалко»? Только зачем?

– Затем, бля, что – вон, одна уже лежит! И ещё одной Чика по морде резанул. А что один трупешник, что два десятка – разница невелика. И надо этих, новых, кровью повязать. И тебя, кстати, тоже, да, корешок, тебя тоже! Или ты думаешь, я, случись что, всё на себя возьму??..

Шапа непроизвольно отодвинулся, – хотя Калина держал ствол Сайги в сторону, на сгибе левой руки, что там у него было в правой, Шапа не видел, и не стремился рассматривать; могло быть и длинное шило; и крестовая отвёртка, какую, как он знал, Калина любил таскать с собой, изобретательно пряча от шмонов, и на зоне, и, наверное, сейчас.

Ой, попал я, кажись, ой, попа-а-ал… – мелькнуло у него в голове, но даже мысли не появилось включать задний ход, – в принципе, видимо, он внутренне был готов к этому, к предстоящему, уже когда давал согласие Калине на «вступление в дело». Хуже чем было уже не будет, а существовать как существовал до этого в деревне Шапа больше не желал категорически. Любой ценой. Любой.

И потому уже достаточно спокойно воспринял приказ:

– Да. Ты гришь, та шкапа ещё трепыхается? Иди-ка, добери её. Шабером. Ну?

И он пошёл, оставив ружьё Носу; беспрекословно уже пошёл, подсвечивая фонарём в мятую траву; дошёл до тётки – и правда, ещё живая, хрипит что-то, крючится. Быстро, как стараясь побыстрее выполнить неприятную, но необходимую работу; зная, что в спину смотрит Калина и подельники, и сознавая, что от того, как он себя сейчас покажет, будет зависеть и весь его статус в «команде», он достал из самодельных ножен на поясе финку, присев на корточки, оттянул лежащей ничком тётке за жёсткие крашеные кудряшки голову назад, и в два приёма, как свинье, перерезал ей горло, следя чтобы брызнувшая из артерий чёрной струёй кровь не попала на рукав.

Вытер клинок о кофту на рукаве – на спине вся она пропиталась уже кровью; встал, и направился обратно, мельком только взглянув, как у тётки быстро-быстро затряслась голова и напряглись, а потом расслабились вцепившиеся в траву кисти рук. И правда – какая разница, два или двадцать? Надо меняться, что ж. Выбор сделан.

А у костра в это время присевший около Вадима на притащенный Шапой надувной матрасик Калина допрашивал того, – уж очень ему не терпелось увериться, что мужик – мент, и чтоб потом мучить его с полным основанием; очень хотелось посчитаться за все годы унижений в колонии, в чём, как он был уверен, менты-суки и виноваты; больше даже хотелось посчитаться, чем оттрахать напуганных до усрачки молодых баб, тем более что и для дела полезно:  посмотрят на такое дело, от начала до конца, и будут дальше как шёлковые – и так и эдак, и отсюда и туда, хы. Ничё, успеем.