Читаем без скачивания Наследница. Графиня Гизела - Евгения Марлитт

В маленькой железной печке угловой комнатки наверху пылал яркий огонь. Тонкий душистый порошок тлел в нагретом тигле из платины, и его благовонное облачко смешивалось с ароматом, который источал стоящий на столе маленький кофейник.

Огонь еще не был зажжен. Плотные ситцевые оконные занавеси пропускали последний, слабый отблеск угасавшего дня, узкими, бледными полосами скользивший по полу, в то время как на стенах уже лежала глубокая тень. Из неплотно притворенной заслонки печки пламя разливало свой красноватый свет на элегантное фортепиано и висевший над ним портрет умершей.

Уголок этот был очень уютен и с комфортом обставлен.

Маленькая Гизела стояла на коленях на стуле у окна. Она не могла спуститься в детскую, потому что детей еще мыли и одевали. Девочка следила за голодным вороном, который летал вокруг грушевого дерева, смахивая снег своими распущенными крыльями с его ветвей.

На маленьком невзрачном личике не было заметно интереса, с которым обыкновенно дети смотрят на быстрые движения птицы.

В этой головке, несомненно, зрело семя разумного мышления, той сосредоточенности, которая со страстным упорством добивается причины и исходной точки всех явлений, отрываясь в этот момент от внешнего мира. Ребенок, погруженный в размышления, не слушал разговора дам, болтающих за его спиной.

Госпожа фон Гербек обвила рукой стройную талию Ютты. Женщина эта, несмотря на свой возраст, была очень красива. Именно это подтверждалось в настоящую минуту, когда она сидела рядом с несравненно прекрасной молодой девушкой. Для тонкого знатока женской красоты, конечно, ее формы могли показаться слишком, скажем, роскошными, и иная чуткая, чистая женщина инстинктивно могла бы отвернуться от этих странно улыбающихся, слегка заплывших глаз. Но все же обилие тела представлялось столь здоровым и розово-свежим, а большие, чуть навыкате глаза в определенные минуты были в состоянии бросать такие строгие и внушительные взгляды, что все эту женщину находили прекрасной, респектабельной, любезной.

Она была бездетной вдовой бедного офицера из старинной фамилии и еще при жизни графини Фельдерн поступила в дом министра в качестве воспитательницы Гизелы. Всегда готовая выполнить любые пожелания бабушки относительно воспитываемого ею ребенка, она и на смертном одре графини Фельдерн была одобрена как «вполне подходящая продолжать дела воспитания».

И вот в элегантном темном шелковом платье, причесанная по последней моде и со вкусом искусными руками камеристки, она рассказывала различные эпизоды из великосветской жизни, а молодое существо, сидевшее с ней рядом, взахлеб внимало речам салонной дамы. Выражение «глубокого безмолвного горя» полностью отсутствовало на молодом лице. Это была прежняя, жаждущая светских удовольствий девушка, которая с нарциссами в волосах, в подвенечном платье своей матери любовалась собой перед зеркалом. Темные глаза ее блестели, не отрываясь от алых, говорливых уст рассказчицы, рисующей одну пленительную картину за другой.

Мысли молодой девушки витали далеко от этой небольшой комнатки, как и мысли задумчивой девочки у окна.

За дверью послышалось какое-то шуршание. Ютта с раздражением обернулась.

Старая Розамунда, поставив на пол чадящую кухонную лампу, с истинным усердием посыпала переднюю и лестницу песком, завершая этим свои рождественские приготовления. Она слишком хорошо знала ножки маленьких разбойников, чтобы сомневаться в их способности затоптать только что вымытый пол, поэтому с невероятной щедростью бросала целые горсти предохраняющего песка.

Затем послышались быстрые шаги, и в комнату вошла пасторша. В одной руке она держала зажженную свечу, а в другой — своего меньшего сына, закутанного в толстый шерстяной платок. Эта высокая сильная женщина с ярким румянцем на щеках и энергичными движениями была олицетворением напряженной деятельности.

Любезно поздоровавшись, она поставила свечу на фортепиано, когда обе дамы заслонили себе глаза рукой.

— Сегодня суетливо в старом пасторском доме, не правда ли, фрейлейн Ютта? — сказала она, улыбаясь и показывая при этом два ряда здоровых, крепких зубов. — Ну, завтра вы этого ничего не услышите, дом опустеет. Муж мой будет читать проповедь в Грейнсфельде, и моя маленькая дикая команда отправится с ним туда — старая тетка Редер пригласила всех на чашку кофе. Фрейлейн Ютта, я хотела бы оставить у вас на полчаса свое ненаглядное дитятко. Розамунде некогда, и она ворчит, когда ее отрывают от работы, а детей сегодня не удержишь на месте: они бегают от одной двери к другой, поглядывают на небо, скоро ли стемнеет. Малыш уже начинает подниматься на ножки и рискует расквасить себе нос. А мне в сегодняшний вечер и десяти рук будет мало. Дети с нетерпением ждут праздника, а у меня еще елка не готова.

Она раскутала ребенка и посадила его на колени к молодой девушке.

— Ну вот, сиди смирно! — сказала она и своей мускулистой, сильной рукой пригладила кудрявую головку. — Он только сейчас из ванны и чист и свеж, как ореховое ядрышко. Он не будет вас много беспокоить — это мое самое смирное дитя.

Мать вложила ему в ручонку сухарь, и ребенок начал грызть его недавно прорезавшимися зубками.

Пасторша направилась к двери.

Но эти голубые, ясные глаза в хозяйстве обладали зоркостью полководца и даже в минуту самой большой спешки видели любой непорядок. Сейчас это оказалась ветвь барвинка, ниспадавшая на портрет госпожи фон Цвейфлинген и освещенная принесенной свечой: полузасохшие молодые побеги поникли на своем стебле.

— О, бедняжка! — произнесла она с состраданием и, взяв стоявший рядом графин с водой, полила сухую, как камень, землю.

— Фрейлейн Ютта, — обратилась она приветливо к молодой девушке, — позаботьтесь о моем барвинке! Когда мы были еще молодые и у мужа моего не было ни гроша в кармане, чтобы одарить меня чем-нибудь в день моего рождения, он рано утром ушел в лес и принес мне оттуда это растение, и тогда я впервые в жизни увидела его плачущим… Признаться, мне жалко было расставаться с цветком, — продолжала она, приводя ветви в относительный порядок, — но обои купить не на что, и общине не из чего за них заплатить, а голыми стенами мне никак не хотелось окружить милую гостью.

Лицо ее снова приняло ясное, спокойное выражение. Переставив свечу на стол перед софой и кивнув своему мальчику, она поспешно вышла из комнаты.

Когда дверь за ней затворилась, госпожа фон Гербек, до того онемевшая от изумления, поглядела на лицо Ютты, затем разразилась звонким, насмешливым хохотом.