Читаем без скачивания У Терека два берега… - Дмитрий Вересов

Астрид открыла дверь и молча впустила гостью в квартиру.

Астрид была в черном. И в комнатах не светились вечным огнем привычные телеэкраны.

Они прошли в спальню. Астрид поставила картину на мольберт. Присели на краешек кровати. Выпили молча.

— Давай поедем к художнику, — первой нарушила молчание Астрид.

— Давай…

Модест Матвеевич был у себя в мастерской.

— Это муж Лики и мой друг, — отрекомендовала его Астрид.

— Я догадалась, — сказала Софи-Катрин без улыбки, протягивая руку Модесту Матвеевичу.

Догадаться было несложно — повсюду на полотнах была та девушка. Тоненькая девушка, что в спальне Астрид теперь вечно снимала свой белый ажурный чулок.

— Модест, — обратилась к художнику Астрид, — ты мог бы написать портрет по фотографии или даже лучше, по видеофильму?

— Портрет твоей подруги? — спросил художник.

— Портрет нашей подруги, — уточнила Астрид, — она погибла позавчера.

Модест молча подошел к бару. Достал бутылку виски и три стакана.

Софи-Катрин сидела согнувшись, подтянув коленки к самому подбородку. Астрид в прострации глядела куда-то в сторону.

— Оставьте кассеты и фото, — сказал Модест, — я погляжу…

Они тихонечко нализались в тот вечер, но каждый отправился спать в свою постель. И каждый, засыпая, думал о своем. О том, что не смог помочь, не смог защитить, спасти…

Модест думал о Лике.

Софи-Катрин думала об Айсет.

А Астрид думала о себе, вернее о том, что не смогла она спасти свою душу. Себя спасти.

Джон увидал репортаж из России, когда они с Мэгги собирали вещи, собираясь снова тронуться в путь.

— Мы показываем вам репортаж, подготовленный директором нашего московского отделения Астрид Грановски…

С экрана телевизора на Джона глядела Айсет.

— Московская редакция потеряла одного из своих лучших сотрудников, — говорил голос за кадром, — а лично я потеряла подругу, и как мне теперь кажется, лучшую подругу, потеря, которая в жизни уже никогда не восполнится…

С экрана на Джона глядела Айсет.

— Мы покажем сегодня ее фильм, тот ее фильм, который она не успела доснять, с кассетами которого ее так и нашли в расстрелянной бандитами автомашине на сороковом километре федеральной дороги А-140…

Джон молча присел на край кровати.

— Что? Опять в России кого-то убили? — крикнула из душа Мэгги.

— Помолчи, дура, — огрызнулся Джон, доставая сигарету…

Из Шербура в Сен-Назер машину вела Мэгги. Джон сидел на заднем сиденье с ноутбуком на коленях и писал.

Он писал электронный мейл своему другу, который работал в офисе фирмы «Юнайтед Артисте».

«Боб, сделай мне одолжение, черт тебя дери, а то всегда по жизни одолжения тебе делал я. Мне нужно, чтоб это письмо ты передал сэру Реджи — Элтону Джону, и не отказывайся, я знаю, что в вашей конторе есть выходы на него непосредственно. И еще — заранее заклинаю тебя, не отдавай этого письма через секретарей, а то с тебя станется — скинешь с рук и думаешь, что помог старому приятелю. А письмо пропадет… Только лично Элтону, лично в руки! И не вздумай отлынивать, я тебя, старого педика, найду и мордой в писсуар засуну, ты меня знаешь!

А в остальном остаюсь по-прежнему твоим школьным другом, Джон…»

Далее шло письмо…

«Дорогой Сэр!

Я знаю Вашу занятость, но вместе с этим, зная и вашу сердечность и эмоциональную готовность к сочувствию, осмеливаюсь докучать Вам, дорогой Сэр, этим письмом, в котором сообщаю, что потерял друга. Вернее — подругу, хотя я и гей.

Вы, может, видели по телевизору репортаж из России, где показывали корреспондента московского отделения Си-би-эн-эн чеченскую девушку Айсет Бароеву.

Так получилось, так тесен мир, что благодаря этой девушке мне довелось в позапрошлом месяце побывать на Вашем, сэр Реджи, концерте в Петербурге, в Екатерининском дворце. И эта девушка тоже сидела в первом ряду, и может, Вы даже помните ее.

Теперь она погибла.

Ее убили, когда она снимала фильм о Чечне.

Дорогой сэр. Я понимаю, что мои невоспитанность и самоуверенная наглость, когда я обращаюсь к Вам, столь велики, что достойны самого строгого порицания. Но, дорогой сэр…

Не могли бы Вы увековечить имя этой девушки в музыке?

С чувством вины от того, что оторвал Вас от дел этим письмом, искренне уважающий Вас

Письмо Айсет до Софи-Катрин не дошло. А девочка Эльза исчезла из дома Бароевых, будто ее и не было никогда.

Глава 19

Любил я — не в пример другим — слова

Избитые. И эту рифму кровь — любовь,

Одну из самых трудных и старинных.

Любил я правду, скрытую в глубинах,

В которой боль находит вновь и вновь,

Как в сне забыто ч, друга. Опасенья

Внушает правда сердцу до поры,

Но, с нею сблизившись, ее совету

Оно готово следовать во всем

Люблю тебя Люблю и карту эту,

Оставленную под конец игры.

— Хабар бар? Есть новости?

— Бар! Привезли откуда-то людей в вагонах. Живых и мертвых.

— Что за люди?

— Живут в горах, молятся Аллаху. Много людей.

— Ничего. Степь большая…

Из Саадаевых до Казахских степей доехала только Мария. Из Мидоевых выжили Сулима и два ее сына. И Айшат, младшая сестра. Но как выжила? Вынесли ее совершенно бесчувственную и положили около железнодорожного полотна на черный, прокопченный снег. Но Айшат вдруг беспорядочно заговорила про горы, комсомол, белого коня. Тогда ее подняли и понесли дальше…

Кое-кому стены телячьего вагона показались хоть каким-то домом, каким-то убежищем, когда железнодорожный состав скрылся за бураном, махнув на прощанье снежным хвостом. Им велели идти, и они пошли от одного телеграфного столба к другому, неся детей и умирающих, поддерживая больных.

Через четыре столба степь уже окружила их, приняла их под свое снежное покровительство. Люди стали вглядываться вперед, но дальше нескольких темных столбов ничего не было видно из-за бурана. Через какое то время люди стали прислоняться к очередному столбу, подходили следующие и прислонялись уже к первым. Так вокруг черных осевых лепился человеческий рой, затем редел, вытягивался, чтобы скучковаться у очередной опоры.

Кто бы им сказал, что сейчас, в самом начале весны, эти бескрайние снежные пространства сравнительно веселее, чем летом? Что пронзительный, ледяной и острый, как лезвие шашки, ветер — это еще что-то живое, заставляющее брести куда-то, искать чего-то лучшего, как-то суетиться? Кто бы им сказал, что летом здесь во все стороны света простирается сухая, желтая вечность и безнадежность?