Читаем без скачивания Так далеко, так близко… - Барбара Брэдфорд

— Но почему же вы полагаете, что она должна что‑то знать?

— Потому что единственное новое, что появилось в его жизни, — это их с Ариэль отношения. Его жизнь была вполне предсказуема. Узор ее практически не менялся. Из года в год все повторялось.

— И как же он жил? — спросила я с любопытством.

— Он приезжал на свою ферму, потом возвращался в Африку. Или куда‑нибудь еще, где была в нем нужда. Он делал там свое дело, возвращался в Штаты, жил там какое‑то время, занимался делами фонда и «Лок Индастриз» и опять уезжал. И вот он встречает в Заире Ариэль. Он влюбляется, строит брачные планы, но вдруг кончает с собой. По мне, это очень странно. Я уверена, что за эту неделю произошло нечто необычное. Между понедельником, когда мы встретились за ленчем, и субботой, когда он убил себя. И это — тайна. Я даже представить не могу, что это было.

— Может быть, жизнь стала невыносима для него, — спокойно предположила я.

— Что вы имеете в виду, графиня?

— А не потому ли человек убивает себя, что жизнь стала для него невыносима? Он просто не хочет больше жить.

Вивьен молчала. Я видела, что ей больно. Потом она, подавшись вперед, испытующе посмотрела на меня и сказала:

— Я хочу еще кое‑что объяснить вам, графиня Зоэ. Я любила Себастьяна с двенадцати лет. Я всегда буду любить его, и какая‑то часть меня всегда будет принадлежать ему. Но написать о нем очерк — это в принципе не очень важно для меня. Это — нечто вроде оправдания. Когда эта идея пришла мне в голову, я носилась с ней, надеясь, что работа поможет мне разобраться в его смерти. Конечно, написать о нем хороший очерк — это для меня удовольствие, но кроме этого есть нечто гораздо более существенное. — Она помолчала, переводя дух, и продолжала: — Мне необходимо понять, почему все‑таки Себастьян Лок лишил себя жизни. Понять для себя. Это так не соответствует его характеру и совершенно чуждо его натуре. И пока я не узнаю этого, я не обрету душевного спокойствия. Я с самого начала почувствовала необходимость разобраться в этой ужасной загадке и у меня появилась мысль написать очерк. Я думала, что мне помогут беседы с людьми, знавшими его, что я, наконец, доберусь до правды. И поэтому я хочу увидеться с вашей дочерью. Не для того, чтобы писать об их отношениях. Но из чисто эгоистических соображений — ради собственного душевного спокойствия.

— Благодарю вас за вашу честность, Вивьен. Ариэль была ошеломлена его самоубийством, как и вы. И, может быть, когда‑нибудь вы с ней увидитесь — когда ее раны заживут окончательно.

Вивьен кивнула, тяжело вздохнув.

— Я хочу закрыть эту книгу и идти дальше, графиня Зоэ.

— Ваши мотивы мне понятны. И не думайте, что я сержусь на вас; ничуть не сержусь. Но я повторяю еще раз: моя дочь вам не поможет.

— Вы так уверены?

— Да.

Вивьен сказала упавшим голосом:

— Вы — мой последний шанс. Я думала, что только вы можете помочь мне услышать правду от Ариэль. Я надеялась, что ключ у нее.

На мгновение я утратила способность мыслить. Разум мой застыл. Я только сидела в своем прекрасном саду, чувствуя легкий озноб от ветерка, и глядела в эти упрямые, четные зеленые глаза.

И тут, глядя на красивое лицо этой молодой женщины, я приняла решение.

Я знала, что она — человек честный, что честь — важнейшая черта ее характера, и я ощутила, что могу ей довериться.

Я встала.

— Пойдемте в дом, Вивьен, милая. Становится прохладно.

Она тоже встала, взяла меня под руку и помогла дойти до дома.

Сев на диван в малом салоне, я откинулась на подушки и долго смотрела на нее.

Наконец, набрав воздуху, я сказала:

— Я хочу рассказать вам сказку, знакомую сказку, старую, как мир… сказку о мужчине, женщине и еще одном мужчине…

31

— Когда я впервые приехала в Париж, мне было двадцать восемь лет, и я была богатой молодой вдовой.

Париж сразу же захватил меня, и я решила поселиться во Франции. По личным причинам я хотела навсегда уехать из Лондона. Достаточно сказать, что это было необходимо для моего благоденствия.

Проведя несколько недель в Париже, я вернулась в Лондон, выставила на продажу свой дом в Мэйфэр со всем его содержимым, предоставила моим поверенным все полномочия для ведения дел и, не откладывая, вернулась во Францию.

Вскоре я сняла меблированную квартиру на улице Жакоб на Левом берегу, наняла француженку: студентку обучать меня языку и начала поиски подходящего жилища — красивого, элегантного и постоянного. Моя учительница, молодая женщина из хорошей семьи, помогла мне найти прекрасную квартиру на авеню де Бретей — просторную, светлую, полную воздуха. Пока ее декорировали и меблировали, я изучала язык и привыкала к Парижу и французскому образу жизни.

Хотя я хвалю самое себя, но поверьте, в молодости я была совершенной красавицей, Вивьен. Я была чрезвычайно соблазнительна — именно это слово подходит здесь более всего. Внешность у меня была эффектная, не столько экзотичная, сколько яркая. Мужчины считали меня неотразимой. В Париже я не испытывала недостатка в мужском обществе, и у меня хватало сопровождающих, куда бы я ни пожелала отправиться.

Но я сознавала, что не мужчины, а женщины — ключ к успеху в обществе. Только женщины могут ввести в интересующий меня круг. Мужчины могут восхищаться мной, льстить, желать меня, поить вином, угощать обедами, влюбляться в меня. Но нужные двери могут открыть только женщины. Во всем мире именно женщины руководят обществом, принимают решения и раздают приглашения. Они могут создать любую женщину или уничтожить ее, особенно, если та недавно поселилась в городе.

Я вовсе не хотела, чтобы эти двери оставались закрытыми или захлопнулись передо мной. И в мои планы не входило, чтобы кто‑нибудь меня уничтожил. Это со мной уже случилось, когда я была ребенком. Почти случилось. И я не могла допустить, чтобы это повторилось.

К счастью, у меня был спонсор, ментор, если хотите, особа, которую я встретила в Лондоне несколькими годами раньше. Это была женщина в определенном возрасте, занимавшая видное положение в обществе, считавшаяся одной из самых известных хозяек салона в Париже, даже во Франции.

У нее была прекрасная родословная, по мужу она принадлежала к высшей аристократии Франции и, как и я, была вдовой.

Эта превосходная и замечательная женщина была другом моего первого мужа, покойного Хэрри Робсона. Будучи признательна ему за то, что он помог ей в самое трудное для нее время, а также из‑за их многолетней дружбы, она взяла меня под крылышко, когда в 1950 году я переехала в Париж.