Читаем без скачивания Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было похоже на правду. Когда Степаныч набрался смелости позвонить домой, из трубки на него вылился поток лая, контрапунктом в котором проходила фраза «вали к своей шлюхе». Обиднее всего, что никакой шлюхи у Стаканыча не было. Физрук подозревал также, что он больше не физрук — несколько дней отгула, которые он взял в школе после Танаиса, давно закончились, а выходить на связь с директрисой и пытаться как-то объяснить ситуацию у него не хватало духу.
Неожиданно для себя — от безысходности и желания накатить (бухать Шаман запретил) — Степан Степаныч заплакал. Жил бы себе как жил, — а теперь ни семьи, ни работы; выручил, называется, друга в трудную минуту!.. Да и какой он друг — школьный гопник, бандит, уголовник!..
— Ладно, слышишь… Не труби. — Шаман не знал, как утешать плачущих, — младший брат был ребенком спокойным и даже в младенчестве почти не хныкал, а истерящую Кристину и ее многочисленных предшественниц он предпочитал просто выставлять за дверь, пока не успокоятся. Степашку же ему вдруг стало без базара жалко. — Че-то это… Иди реально сэма возьми, на душе хуево. Бахнем по полста.
Не прекращая всхлипывать, Стаканыч молча поднялся, вышел за порог, влез в облепленные комьями грязи говнодавы и пошел через улицу к самогонщику Дядь Мише.
Как часто бывает в таких случаях, «по полста» превратилось в долгую и мутную пьянку, отягощенную тем, что есть было особо нечего — тушенка уже не лезла, а буханка черного хлеба по консистенции напоминала кирпич. Леха накидался моментально: пить он не любил, и делал это только по социальным бандитским надобностям, плюс был еще слаб после ранения. Самогон Дядь Миша делал повышенной злоебучести: голова от него становилась тяжелая, щёки тянуло к столешнице, но язык развязывался только так.
Точнее, развязался он только у Шамана — Степаныч в вопросах синьки был человеком опытным. Он кивал, неопределенно мычал и задавал вопросы, на которые трезвый Леха еще ни разу ему не ответил.
— Так а я не пойму, Леша: чего ты сам к родителям не рванешь? Брат там уже, отсиделись бы нормально, чем тут вот это вот…
Где находится Саша Шаманов и жив ли он вообще, физрук не знал, и задумываться об этом не хотел.
— Братан, там тема пиздец, — буровил Шаманов, прикрыв глаза. — У меня там по казачьим движениям свои ходы были, атамана знаю. Они там на положняках, как эти, слышишь, самураи… Смотрел «Убийца шогона»?.. У меня кассета есть, приколи потом, дам глянуть. Там вначале охуеваешь, непонятно ничего, а потом, слышишь…
— Подожди, так чего казакú? — физрук технично перевел разговор в нужное русло.
— Казакú при понятиях своих. На меня им похую, а за малого порубят нахуй, Фармацевт, не Фармацевт… Там не бригада у них даже, а это, как сказать, чисто взвод. Даже у мусоров на них очко жим-жим. Хотя у них, слышишь, шашки говно, из рессор вытачивают, чисто для красоты. Мне подарили там, по ходу, с понтом в казаки посвятили, так она хуйня хуйней — я замахнулся бревно рубануть, так там ручка в одну сторону, лезвие в другую, чуть жопу себе не отрезал… Пацаны неделю стегались.
— А как же они, ну, без шашек порубят?..
— Как? Как дурак. Хули ты лезешь, Степашка? Дохуя будешь знать — скоро состаришься. Только не успеешь, га-га!
Физрук понял, что перегнул; к счастью, Леха был уже в полное говно и быстро терял нить беседы. Нужно было успеть узнать побольше до момента, когда он вырубится.
— Леш, а ты говорил, пару дней еще перекантуемся тут — и будем потихоньку выбираться?
Ничего такого Леша не говорил.
— Пару дней?.. Я хуй знает, братан. Там за пару дней не решится. Плесни сэма еще, не в падлу.
Степаныч аккуратно, на два пальца, налил в треснутый грязный стакан мутной жидкости. Самогон резко пах спиртом, чабрецом и почему-то планом — видимо, Дядь Миша между делом выращивал на участке коноплю. Леха одним глотком бахнул, сморщился и булькнул горлом, как будто собирался блевать.
Надо было торопиться.
— Так а чему там решаться? — наугад спросил физрук. — Всё ж понятно вроде.
Ему не было понятно абсолютно ничего.
— Да там… — начал Леха.
Он икнул, сдержал рвотный позыв и стал заваливаться с табуретки набок.
— Тихо-тихо-тихо, — засуетился Степаныч, весь самогон из которого словно бы моментально выветрился. Он вскочил, зачерпнул из эмалированного ведра колодезной воды и поднес кружку к губам Шаманова. — Давай-ка, попей водички. Не дело это! С двух стаканов наебенился!
(Стаканов было далеко не два.)
— Там, короче… — выдавил немного очухавшийся Шаман. — Когда закусились за рынок с армянами, там мусарня сгорела. На базаре которая была, слышишь. По ходу, там тема с этой мусарней такая была…
Рассказывал Шаман мутно, запинаясь, икая и начиная некоторые предложения сначала, но Степан Степаныч ни разу его не перебил. Физрук выпучил глаза и забыл, как дышать, — он только сейчас понял, в какой замес попал и к чему привело его импульсивное решение помочь едва знакомому и, чего скрывать, неприятному ему человеку.
Скоро Леха забормотал сонную чушь, подался вперед и, стукнувшись лбом о столешницу, захрапел — хорошо хоть, не проблевался. Степаныч, глядя в стену перед собой, начислил полный стакан самогона и выпил его одним глотком, не морщась.
Как жить дальше со свалившейся на него информацией, он не знал. Собственно, долго жить ему с ней в любом случае не придется — теперь физрук прекрасно понимал, почему Шаманов не хотел ему ничего рассказывать об обстоятельствах нескладоса в бригаде Фармацевта.
Надо было что-то делать.
Отвратительно трезвый, несмотря на плещущиеся внутри четыреста граммов самогона, Степаныч снова влез в говнодавы и медленно двинулся в сторону магазина. Давно стемнело, единственную улицу опустевшего дачного поселка освещала только лампочка на крыльце Дядь Миши и керосинка, стоявшая на подоконнике сумасшедшей бабки, живущей со стаей кошек несколькими домами дальше. Кто-то из кошек протяжно, тоскливо выл, как самый невыносимый в мире младенец.
Сельпо формально было закрыто, но Степаныч точно знал: в любое время дня и ночи в дверь можно поскрестись и купить бутылку паленой водки (произведенной, между прочим, на мощностях Толи Быка в Нахаловке — эта информация, разумеется, не афишировалась).
Еще в магазине находился единственный на весь дачный поселок телефон.
Пионеры-герои перед мысленным взором Степаныча вели себя по-разному. Марат Казей психовал, размахивал руками и изрыгал проклятия. Валя Котик отворачивался, с ненавистью сплевывая. Зоя Космодемьянская просто смотрела на него в упор. В
