Читаем без скачивания Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

- Я предпочел бы поговорить о чем-нибудь другом, - сказал Андрей.

- Охотно, - согласился Герман Петрович. - В здешней библиотеке мне показывали несколько книг с вашими иллюстрациями. В этом деле я мало смыслю, но мне ваши рисунки нравятся, они живут, движутся, смотреть на них приятно, некоторые даже подолгу разглядывать хочется. Но почему вы работаете только на Детское издательство? И вроде бы с улыбкой все рисунки у вас получаются. Опять, извините, при вашем угрюмом характере. Вам бы Агату Кристи или Жоржа Сименона иллюстрировать, чтобы у читателя мороз по коже ходил. На военные темы тоже.

- На военные темы у меня было несколько персональных выставок. А выставок иллюстраций к детским книгам и еще больше, - сказал Андрей. - От самой же войны мороз по коже у меня и до сих пор ходит. Может быть, от этого и угрюм. Улыбаюсь же в детских книгах потому, что не хочу создавать и у детей угрюмые характеры.

- Значит, талант на службе? В жизни один, в рисунках другой?

- Он весь только в рисунках. А если вам кажется, что мой талант на службе, пусть будет на службе. Эта служба хорошая.

- Тогда о детях. Вы их любите. Почему же у вас их нет?

- Поговорим о другом.

- Это уже будет о третьем, - напомнил Герман Петрович. - Телефонами и адресами мы уже обменялись. У нас в институте и у сотрудников моей лаборатории, в частности, в бабушкиных сундучках есть множество старинных наших и зарубежных изданий с художественными воспроизведениями всяких тварей земных и земного покрова, землю-матушку одевающего. Кое-что в этом плане и мы ведомственно издаем. Охрана же природы! Это вас не интересует? Поработать на нас как художнику. А что-то для себя перерисовать - помните? - "в ином повороте". И со своей улыбкой в рисунке.

- Спасибо, я подумаю, - сказал Андрей.

Ему не очень хотелось закреплять знакомство с Широколапом. Вот тут действительно характеры не сошлись. Но он знал, что Герман Петрович теперь от него не отстанет и будет искать в нем "для себя, а значит, и для общества" пользу. Так почему бы ему, Андрею, тоже не извлечь некую пользу из предложения Широколапа насчет проверки "бабушкиных сундучков"? Для работы над атласом это вот как может пригодиться! Но это когда-то потом, а пока...

Он уходил в свою тихую излюбленную беседку и блокнот за блокнотом заполнял карандашными эскизами. Он зарисовывал все, что привлекало его внимание, стремясь как можно тщательнее отрабатывать даже в беглых набросках скрытую тайну движения. Движения в неподвижности. И когда оно возникало в рисунке само собой, независимо от воли Андрея, а чаще не поддаваясь никаким, казалось бы, уже достаточно проверенным за много лет техническим приемам, усталый Андрей все же счастливо опускал руку.

Скучен станет мир, если в нем окажутся разгаданными все тайны.

4

Врач Илья Самсонович недолго осматривал и прослушивал Андрея, анализы крови были хорошими, электрокардиограмма тоже не показывала каких-либо тревожных изменений.

- На всякий случай еще разок сделаем снимочек рентгеновский, проговорил Илья Самсонович, заправляя выползающую из-под шапочки прядь волос, - и тогда, Андрей Арсентьевич, отпустим вас с приятной пометкой в истории болезни: "Выписался с улучшением". Конечно, возрастные процессы необратимы, но, если они, как видим, стабилизировались, уже великолепно, это уже улучшение. И пуля как будто бы настолько "окуклилась", что теперь погрузится в долгую спячку, говоря языком энтомологов, вами любимых. Все остальное будет зависеть исключительно от вас самого.

- Спокойный, размеренный образ жизни, - продолжил Андрей.

- Вот именно...

И оба понимающе улыбнулись.

Илья Самсонович проводил Андрея до двери и пригласил войти следующего. Тотчас с дивана в коридоре из небольшой очереди поднялась хорошо одетая женщина с высокой модной прической и быстро пошла навстречу Андрею, едва на ходу не задев его локтем. Он машинально посторонился, отметив рассеянно, что женщина словно бы сбилась с четкого шага. А выйдя уже на крыльцо, вдруг уловил аромат сладких духов, выплывший вслед за ним. Но это же... Андрей остановился, неприятно пораженный. Нет! И нет. Быть этого не может! Он давно привык твердо считать, что Ольга больше никогда и ни при каких обстоятельствах ему не встретится. Логически он не доводил мысль до конца: почему? Нет, нет, ее просто нет, она не существует. И вот эти духи...

Да, и ее походка, та самая, стук каблучков, от которого у него мурашки пробегали по щекам, когда он не сводил глаз с нее в чаусинской библиотеке. Чуть-чуть теперь потяжелели ее шаги. Немудрено. Ведь около двадцати лет прошло. Андрей потряс головой: все вздор. Почему не может другая женщина пользоваться такими же духами, какие всегда нравились Ольге? Ходить, как и она, постукивая каблучками? Но даже если это Ольга, что из того? Какое это имеет значение? Через три дня он уедет отсюда, и снова она сотрется из памяти. Ольга, вероятно, приехала с утренним поездом, явилась на первый прием к врачу, и потом будет, как все новички, посиживать в тени на скамейке возле главного корпуса или отсчитывать шаги на маршруте номер четыре. Они вообще могут второй раз и не увидеться.

Не отдавая себе отчета - зачем? - Андрей все время убеждал себя в этом. И знал, что новой встречи с Ольгой ему не избежать. Он не хотел готовиться к ней, считал это для себя унизительным. И все же готовился. Подбирал слова. Холодные, спокойные, необходимые две-три фразы во всяком вежливом разговоре с совсем незнакомым человеком...

А получилось иначе. Он опоздал к началу обеда на четверть часа и, когда приблизился к своему столику, несколько скрытому за опорной колонной, увидел, что на месте, которое занимал прежде Герман Петрович, сидит Ольга и оживленно разговаривает с Зенцовыми. Андрей инстинктивно сделал шаг назад. Уйти совсем? И тут же опомнился: глупо. Стараясь ничем не выдать себя, но, чувствуя, как горячая кровь приливает к лицу, он с деланной медлительностью опустился на свой стул и проговорил:

- Приятного аппетита, - адресуя это ко всем сидящим за столом.

- Спасибо, - немедленно отозвалась Ольга.

А Серафима Степановна сказала укоризненно:

- Андрей Арсентьевич, вы что же, не узнаете старых друзей? Даже не поздоровались с Ольгой Васильевной. А она говорит, оказывается, вы...

- С приездом, Ольга Васильевна! И здравствуйте, - проговорил Андрей, надеясь, что этим можно будет остановить начавшееся разбирательство его оплошности. Или бестактности.

- Ну что вы, Серафима Степановна, - мягко сказала Ольга. - Ведь мы с Андрюшей... - она поправилась: - ...с Андреем Арсеньевичем не виделись тысячу лет, и я была сейчас ошеломлена не менее ею, хотя от вас и успела узнать, кто четвертый за этим столиком. Я рада, очень рада. Ну, право, слов не нахожу, Андрей Арсентьевич, вы мало изменились.

- Вы тоже, Ольга Васильевна, - сдержанно сказал Андрей, глядя в сторону и в смятении думая, что он не может без фальши поддерживать тон разговора, начатый Ольгой, а контраст между ее приветливостью и его подчеркнутой сухостью сразу же разожжет любопытство Зенцовых: странная старая дружба. Ему показалось, что Николай Евгеньевич и так уже посматривает на него с подозрительностью, а на Ольгу с симпатией.

- Вы чем-то расстроены, Андрей Арсентьевич? - спросил Николай Евгеньевич, кромсая ножом огурец.

Началось! Но Андрей нашелся:

- Невыносимо болит зуб, - сказал он. И тут же осудил себя за мелкую ложь.

- Не надо комплиментов, Андрей Арсентьевич, - продолжила Ольга, словно у Андрея и не было быстрого обмена репликами с Николаем Евгеньевичем. Иногда я разглядываю свои фотографии тех, прошлых лет и глазам не верю. Ах, юность, юность! И если я говорю, что вы, Андрей Арсентьевич, мало изменились, то по сравнению только со мной. В том смысле, что сохранили прежнюю серьезность, - Ольга явно ему помогала, - а я растеряла, ну, может быть, и к лучшему свою самовлюбленность. О, я совсем-совсем не такая, какой была прежде! Если не считать, что женщина все-таки остается женщиной, - и в этих словах Ольги Андрею почудилась грусть, - а вы стали известным художником.

- Ольга Васильевна, вы не рассердитесь, если я напомню, что Антон Павлович Чехов такую женскую логику называл "дважды два - стеариновая свечка"? - осторожно спросил Николай Евгеньевич.

И это Андрея выручило. Тотчас запротестовала Серафима Степановна и напустилась на мужа, как он смеет говорить такие дерзости, вдобавок спутав Чехова с Пигасовым. А Ольга стала на сторону Николая Евгеньевича и заявила, что она и никогда-то не отличалась логичностью ни в рассуждениях своих, ни в поступках. И вновь Андрей понимал, что это говорится только для него.

Теперь он заставил себя вглядеться в Ольгу. Лицо у нее несколько пополнело, и сама она стала как бы немного крупнее, именно женщиной, с особой плавностью в движениях рук, неторопливом повороте головы, которую, как и прежде, держала чуть наклоненной к левому плечу. Не изменился и легкий ласковый прищур ее глаз, когда она обращалась к собеседнику. Может быть, только ресницы - свои, не наклеенные - с той, давней, силой уже не оттеняли глубины словно бы спрятанной во взоре мысли, во взоре, заставлявшем Андрея трепетать от его необыкновенности.