Читаем без скачивания Падшие в небеса - Ярослав Питерский

— Мы тебе покажем — как народное имущество расхищать?! Мы тебе покажем — морда кулацкая, как зерно у крестьян воровать! А кулаком Иван вовсе и не был — напротив, Пермяков родом из бедной семьи, и жил в одной из деревень Березовского района — с отцом, матерью и шестью, малолетними, сестрами — ради которых и пошел на кражу. Кормить девчат стало нечем. Вид у парня был забавный. Рыжая шевелюра, рыжие брови и рыжая еле пробивающаяся бородка и усики. Голубые глаза и немного красный оттенок кожи. Ну, совсем — как молоденький поросенок! Правда — худющий! Ваня высокий и немного сутулый, с костлявыми плечами и длинными руками. Гипс на них смотрелся причудливо — словно волшебные, богатырские перчатки, которые юноша, с трудом носил. Обвинили Пермякова не «в краже» — а в умышленном вредительстве, саботаже и антисоветской деятельности, и агитации. Как потом рассказал Иван — его так дубасили на первом допросе, что он признался во всех смертных грехах. После этого Пермякова пожалели и отправили сюда — на койку, в тюремную больницу, руки лечить, что бы потом, было, чем таскать бревна на лесоповале или катать тачку, на руднике. В общем, компания в камере-палате подобралась разношерстая. И это хорошо. По крайней мере — так считал Павел. Заводилой и шутником был Пермяков. Колхозник рассказывал соседям забавные случаи из крестьянской жизни и порой удивлял всех своей элементарной безграмотностью. Например — Пермяков все еще верил, что земля плоская и, что за океаном, есть край, на котором можно — сидеть, свешав ноги. Ваня верил и в то, что у всех главных «злодеев-буржуев» из Америки и Англии, почему-то «растут рога». Эта искренняя наивность и в тоже время, природное упрямство сельского паренька — забавляло всех. Старик-инженер — тоже оказался весельчаком. Спиранский рассказывал по вечерам забавные истории, как он утверждал, «из его жизни» — о любовных похождениях. На самом деле, в этих амурных рассказах, Павел, узнавал новеллы — ныне запрещенных французских и итальянских писателей. Федор Попов хоть и был угрюм, но когда его пробирало — тоже от души смеялся. Правда, своего мнения о происходящем никогда не выдавал.

Но если речь заходила о каких-то технических темах, Попов оживал и тоже принимал участие в обсуждении. Особенно любил Федор говорить о научном прогрессе и изобретениях. Но все замыкались в себе — когда речь шла о политике. Говорили «об этом» неохотно и вяло. Иногда вспоминая лишь «свои дела», да и то вскользь. Никто из сокамерников не рассказывал друг другу подробностей о своих друзьях и увлечениях. Клюфт прекрасно понимал — почему. Не хотелось подставлять своих знакомых и родных. А вдруг, среди соседей, есть «наседка» — секретный агент, работавший на сотрудников из оперативной части. Поэтому — когда кого-то, «неожиданно» уводили из камеры — все относились к этому, с особым вниманием. Вздрагивали — когда конвоиры звучно выкрикивая, звенели ключами — называли их фамилию:

— На выход! Без вещей! Сегодня впервые с момента попадания на тюремную, больничную койку — это коснулось и Павла. Хотя был обычный стандартный день. Подъем, завтрак, оправка процедуры. Осмотр и обед. Когда Павел уже доедал свою порцию капусты с селедкой — дверь камеры открылась и на пороге показался охранник. Все насторожились. Раньше никто этого солдата не видели. Низкий и немного толстый, он, немного волновался. Это было видно, по его, мясистому лицу. Глазки бегали. Павел успел рассмотреть в петлицах четыре «треугольника». Старшина — для конвоиров это высокое звание. Обычно старше сержанта за ними не приходили. А тут…

— Клюфт Павел Сергеевич! На выход! Без вещей! Спиранский и Попов покосились на Клюфта. Это была неожиданность. Никто еще никогда не выводил Павла из камеры с таким окриком. Ваня Пермяков чуть не подавился рыбой и закашлялся. Павел, медленно спустил с постели ноги. Каждое движение давалось с трудом.

— Клюфт пошевеливайтесь! Здесь вам не курорт! Разлеглись тут! Как лежбище котиков! — прикрикнул толстяк.

Павел посмотрел на своих сокамерников. Федор опустил глаза. Пермяков испуганно моргал и икал, а Спиранский подмигнул и тяжело вздохнул. Клюфт, понял, что его поведут вовсе не на процедуры. Когда он оказался в коридоре, вновь заныло сердце. Сквозняком принесло — знакомые до доли запахи тюрьмы. Пахло сыростью и погнившими досками. Павел поморщился и встал лицом к стене. Его, словно выдернули из — той более-менее благополучной реальности в иную, более жестокую.

Мало света. Лишь вдали силуэты охранников. Решетки и звонкие шаги. Где-то гремят железной посудой. Окрики и стоны. Лай собак — там, в глубине коридора. Павлу стало холодно. Он поежился. После относительно теплой, тюремной палаты — тут в коридоре, за минуту, этот уют выветрился на сквозняке.

— А ну, вперед! Руки за спину и не хромать, не хромать, раз два! Раз два! — как-то по военному прикрикнул конвоир. Это человек, не был похож, на обычного штатного тюремщика. Нет, те были, какие-то флегматичные и вялые. Они уже на всего насмотрелись и без дела команды не подавали. А этот, этот буквально кипел своей внутренней энергией. Он старался, как можно сильнее показать — «он хозяин», который ведет собаку на поводке. В данном случае псом был Павел. Клюфт шел и морщился. Рана еще беспокоила. И Павлу казалось, что где-то, там, внутри у него, вновь порвались швы, и хлынула кровь.

— А ну, ковыляй шибче! — визжал конвоир. Из одного блока они перешли в другой — по узкому коридору. Временами Павел задевал локтями стены — настолько тесно. И вновь коридор. Но на этот раз — знакомый. Это основное здание тюрьмы. Ряд дверей камер. И вновь решетка. Лестница. «Ведут долго. Если сейчас повернем налево, значит, в следственный блок идем…»- подумал Павел.

— А ну, правое плечо вперед! — скомандовал конвоир.

Возле решетки их встретил очередной тюремщик. Он недовольно покосился на Павла и крикнул его сопровождающему:

— Ты куда этого ведешь? Кто такой? И такой вопрос звучал странно. Обычно конвойные друг — другу передавали маленькие листики с заявкой следователя — своеобразный пропуск по коридорам тюрьмы. А тут?!

— Это по особому распоряжению. По срочному! Дело особой важности! Особой! — недовольно пояснил сопровождавший Павла старшина.

— Не знаю, по какой, там срочности — но всех зэка вести через второй вход. Приказ начальства. Так, что веди через второй! — отмахнулся человек у решетки.

— Вы, пожалуйста, мне не тыкайте — отвечать по уставу и вот, смотрите, мои документы! И стоять, по форме нужно! А вот и распоряжение!

Старшина сунул под нос стражнику у решетки какие-то бумаги. Мгновение и солдат вытянулся, как по струнке. Испуганно щелкнув каблуками — друг о друга, взвизгнул:

— Виноват товарищ старшина! Виноват! Вот, пожалуйста! Проходите! — тюремщик засуетился и растворил решетку.

«Интересно, что это за странный конвой. Старшина, перед которым — вытягиваются по струнке, как пред полковником?» — подумал Павел. Сопровождавший его человек, легко подтолкнул в спину Клюфта. И вновь по-особому — не присуще местным охранникам, прикрикнул:

— Идти четко, раз — два, стене стоять, руки за спину! Не хромать! Клюфта он подвел к обычной двери кабинета следственной части. Павел привычно уткнулся носом в стену и все же, смог, краешком глаза, покоситься на конвоира. Толстяк, прежде чем зайти в кабинет — застегнул верхний крючок на гимнастерке и выдохнув воздух потянул ручку на себя. Видно, что старшина волнуется. Павел успел рассмотреть и его совсем новенькую форму. Складки тщательно проглажены. Петлицы — аж, светились. Сапоги — яловые, офицерские. «Нет, определенно этот конвоир не местный! Нет, так своих тут не одевают! Но откуда этот тип?» — мелькнула мысль у Павла. Поразительно, но он остался стоять в коридоре один! По всем инструкциям этого делать нельзя! А тут?! Старшина исчез за дверью. Павел осторожно повернул голову и осмотрелся по сторонам. Пустой коридор. Где-то вдалеке слышны окрики. Гремит решетка. Минута… другая. Сердце у Павла забилось. «Что его ждет там? За дверью? Почему он остался один? Тут в коридоре? Почему его вел этот странный и загадочный старшина — явно не из местных?» Щелчок и короткий скрип. Дверь распахнулась. В проеме показался конвоир, он, как швейцар, махнул рукой — призывая Павла зайти вовнутрь. «Нет, определенно этому болвану — достанется от начальства — определенно! Он нарушает все мыслимые и не мыслимые инструкции! А если я сейчас кинусь на него? А? И кобура! У него на ремне кобура! А вдруг, там, оружие? Мгновение и пистолет окажется у меня в руках и тогда!.. Тогда — я нажимаю на курок и стреляю!» — страшная мысль пронзила мозг Павла.

Он почувствовал, что готов к убийству! Готов, вот так, без зазрения, совести — убить человека! Первого попавшегося человека! Вот этого, не знакомого, ему старшину — в новой гимнастерке! Просто выхватить у него пистолет и убить! Но и на этом не останавливаться! Нет! Стрелять во всех подряд! Во всех, кто есть, в этом кабинете! Стрелять, пока не кончатся патроны! Стрелять и видеть в глазах тех людей — ужас! Ужас! «Но за, что я так стал — ненавидеть людей? За что? За то, что меня посадили в тюрьму? За то, что лишили меня свободы? И разве за это можно убить человека? Желать ем смерти! Более того — желать ее с таким наслаждением и страстью?! В кого я превращаюсь? В кого?» — Павел рассуждал, с каким-то дьявольским хладнокровием. Он не боялся мыслей — напротив ему это доставляло удовольствие. Клюфт поморщился. В кабинете было светло до рези в глазах. Несколько мощных лампочек в люстре, что висела под потолком, ярко горели. Павел уже забыл, когда видел столько света! Тут, в тюрьме, он превратился — в некую крысу. Крота! В существо, которое, живет в полумраке.