Читаем без скачивания Там, где билось мое сердце - Себастьян Фолкс

Моя гостиница – скромный деревянный дом – была расположена почти в центре. Разумеется, на ужин я не попал, он у них до половины девятого. Но на улочках вокруг площади было полно забегаловок. Я зашел в пиццерию. Горячую пиццу запивал местным красным вином. Сбоку на барной стойке была доска с картой города. Пока я жевал, заодно изучил карту. Гостиница Луизы стояла немного в стороне, чуть западнее.

В моей маленькой спальне шпарили батареи, пришлось открыть окно, и я с наслаждением несколько раз вдохнул морозный воздух. Кровать была жесткой и узкой, зато лампа в изголовье светила ярко, что в гостиницах большая редкость, то есть я мог почитать. Впервые меня поселили не на последнем, а на втором этаже. Прямо над кухнями, откуда все еще доносился приглушенный грохот сковородок и кастрюль.

Стоило выключить свет, вспомнились строчки из «Бёрнт Нортона»:

Несбывшееся и сбывшеесяПриводят всегда к настоящему.Эхом в памяти отдаются шагиВ тупике, куда мы не свернулиК двери в сад роз, которуюНе открывали[44].

Я попытался представить, что же «могло бы произойти» со мной, и решил, что Томас Элиот немного преувеличивает: «не случившееся» в настоящее все-таки никак не вписывается. Тут меня и настиг сон.

Настиг, и сны, как вы уже догадались, снились мне невероятные, комментировать их не буду и пытаться. Все они были связаны с Луизой и грезами об утраченной жизни. Сны откровенные, во сне ничего не стыдно.

Кстати, насчет комментирования подобных моментов. С легким сердцем я вспоминаю плотские утехи студенческой поры, Мэри Миллер… Мы ведь были такими молодыми, и космически огромная дистанция, отделяющая меня от тех лет, сглаживает некоторые огрехи. История с нью-йоркской проституткой позволила мне насладиться отвращением к собственному скотству. Эпизод с неулыбчивой Анной наконец-то дал шанс использовать нелепые латинские названия в реальной жизни, а не только в клинике. Описать словами то, что происходило у нас с Луизой, получится едва ли. Вообще-то я парень продвинутый, дитя шестидесятых, то есть с энтузиазмом принимаю все новые скандальные реалии: общие сауны, понаехавших гуру от эротики, мюзиклы из жизни хиппи, групповой секс и прочие фокусы. Раскованность и вседозволенность были вызовом закоснелым догмам, молодым бунтарям хотелось не фальшивой, а настоящей жизни. Долой устаревшие запреты. Луиза нарушала правила с нежной удалью.

Днем, когда мы пребывали в одетом виде, время проходило довольно обыкновенно. Впрочем, могло ли что-то быть «обыкновенным» на юге Италии летом 1944 года? Я просто хочу сказать, что мы не прыгали с парашютом, не ныряли на опасную глубину, не высиживали на всех четырех оперных мистериях «Кольца нибелунга» Вагнера. Что же все-таки было? Незатейливые пикники и короткие прогулки на реквизированной машине. Кофе или стаканчик вина в кафе на площади. Ужины в протянувшемся до самого пляжа огороженном садике около ее дома. Часто бывало: я сижу на кровати в ее комнате, а Луиза в одной комбинации с кружевами сливочного цвета красит перед зеркалом ресницы. Или я уже одет, но она надумала накраситься, сидит перед зеркалом голышом, как маленькая, и прихорашивается как большая. И мы все время говорим, говорим, говорим. Вообще-то я молчун, но с Луизой меня прорывало. Потому что я впервые встретил человека, который меня понимал. Она понимала. Вот что было общим в колдовском бесстыдстве ночей и в беспечной дневной болтовне: уколы счастья от того, что тебя знают и хотят узнавать еще и еще. Тот, кого она во мне видела, ничем не походил на шекспировского Калибана, который стыдится своего отражения в зеркале. Ну а то, что я видел, глядя на свою любимую, очаровывало всех. Невозможно было не влюбиться в этот идущий изнутри теплый свет, в это жизнелюбие. Оно и для меня было в ней самым драгоценным.

Позавтракав в гостинице, я вышел пройтись по городку. По мощеным улицам цокали пони, впряженные в повозки, в которых лежали шерстяные и меховые пледы. Бледный силуэт церкви: на куполе шпиль, на него, как луковка на шпажку, нанизан шарик. Из магазинных дверей выходили увлеченно болтающие дамы в шубках и сапожках. Люди в ярких куртках с лыжами на плечах карабкались по лестнице фуникулера. Уходить от солнечного света не хотелось. Ботинки у меня были удобные, куртка теплая, для гор в самый раз. Билетерша заверила, что многие поднимаются только ради ланча на высоте. Посоветовала заказать boudin avec ses deux pommes. Протягивая билет, улыбнулась щербатой улыбкой:

– Bon appetit, monsieur!

Мы поднялись над первым уровнем, где самые легкие трассы, потом над верхушками елей, обрамляющих трассы: хвойные великанши устало простирали над ними свои могучие ветви. На второй остановке я вылез и отправился в деревянный ресторан, сел на террасе, потягивая пиво, и наблюдал, как по склонам горы, лавируя на поворотах, несутся вниз лыжники. Внизу лыжи снимают, складывают вместе крепленьями наружу и торчком втыкают в снег. Потом, неуклюже шагая (с пятки на носок, иначе в такой обуви не пройдешь), взбираются на террасу, потирая варежками носы и обветренные красные щеки и выпуская изо рта клубы пара. Немного попыхтев, чтобы выровнять дыхание, подзывают официанта.

Когда принесли мой заказ, выяснилось, что boudin – это кровяная колбаса, a deux pommes – гарнир, яблочно-картофельное пюре. Искрился пронизанный солнцем морозный воздух, гора была великолепна, язык легонько пощипывало от перца. Я глянул вниз, на долину, гадая, под которой из этих игрушечных крыш скрывается гостиница Луизы. Мне казалось, что весь я растворился в этом сияющем воздухе, завис вместе с ним над доисторическими каменными глыбами, громоздящимися над землей. Под канатной дорогой пробежал по снегу, припадая на задние лапы, заяц и исчез. Оказывается, под снежным покровом тоже шла своим чередом жизнь, кто-то погибал, кто-то пытался уцелеть.

Когда я спустился в город, солнце скрылось за горой. Достав из кармана карту, я решил узнать хотя бы, сколько времени займет дорога к ее гостинице. На спусках для малышей, где двадцать минут назад все резвились на солнышке, теперь слышались грозные призывы мамаш, высматривавших в сумеречной мгле своих непосед.

Пятнадцать минут, немного дольше, чем я представлял. Когда я остановился у гостиничного шале, то почувствовал, как мгновенно похолодели кончики пальцев, хотя я был в перчатках. По бокам расчищенной дорожки лежали сугробы, к крыльцу была прислонена широкая лопата. Три этажа, все три обиты деревом, в окнах клетчатые красно-белые шторы, дым над каменными трубами.

В окне на втором этаже я увидел темноволосую женщину, она всматривалась в город, словно хотела что-то там увидеть. Но через секунду задвинула шторы, и теперь были видны только эти клетчатые шторы, подсвеченные изнутри.

Я прошел по дорожке к двери, вошел в фойе с раскаленными батареями и с букетами из сушеных цветов. Подошел к стойке администраторши.

– Je cherche Madame… – Я с трудом заставил себя произнести фамилию: – Шортер.

Она несколько недоуменно принялась листать регистрационную книгу. Тихо шуршали под пальцами страницы, чуть неровные от нажима шариковой ручки.

– Ou peut-être[45], – сказал я, чувствуя, как растет напряженное недоумение, – мадам Нери.

Луиза могла вернуть себе и фамилию первого мужа, но ее я не знал.

– Ah, oui, monsieur, tout a fait. Madame Neri. Un moment, s’il vous plait[46].

Потом последовал телефонный разговор, мне был слышен только голос администраторши. Прикрыв ладонью микрофон трубки, она спросила:

– Et vous êtes Monsieur?[47]

– Хендрикс.

Еще несколько фраз в телефон, потом администраторша положила трубку на рычажок и сказала, чтобы я пришел через час. Мадам примет меня.

Чтобы не замерзнуть, я возвращался в город очень быстрым шагом. Зашел в кафе выпить чаю. Подумал, что Луиза, наверное, сейчас принимает ванну, потом будет сушить и укладывать волосы, потом тщательно накрасится и долго будет выбирать, что ей надеть. Тщеславной она не была, но жуткая привереда. Боже, о чем это я… Откуда мне знать, какая она теперь. Ей шестьдесят с лишним. Она потеряла двух мужей. А теперь вот явился я, сыпать соль на раны.

Нет-нет. Выйдя из кафе, я направился к своей гостинице. Начался снег. Густые хлопья плясали под светом уличных фонарей. Нет. Скорее в номер, ни к чему себя мучить. И ее тоже. Да, это разумное решение.

Я остановился и стал всматриваться в ночную метель. Господи, помоги мне…

Снова развернулся, снова зашел в кафе, выпил две стопки коньяка и… направился в сторону деревянного шале. Пришел на несколько минут раньше, ничего, как-нибудь переживет.

Войдя внутрь, я потопал, чтобы стряхнуть снег с одежды и с волос. Администраторша посмотрела на меня с жалостью и, ничего не спрашивая, набрала номер. Что она говорила на этот раз, я не слышал, слишком был сосредоточен на том, чтобы не позволить себе сбежать.