Читаем без скачивания Утверждение христианства на Руси - Михаил Брайчевский

Цитированный текст имеет выразительные признаки порчи, засвидетельствованной, в частности, выражением ”И придоста къ горамъ Киевскымъ”. Глагол стоит в двоине, хотя речь идет только об одном Олеге. В первоначальном тексте действительно речь шла об Игоре, как о главном действующем лице, и о его менторе [441, с. 107—109]. В этом видим небрежную редакторскую работу Мстиславовых книжников. Еще хуже выглядит смысловое несоответствие. Неправдоподобным является поведение Олега под Киевом. Движение многочисленного войска вдоль Днепра, не могло быть неожиданным для киевлян. Совершенно бессмысленной кажется суета прибывшего узурпатора: не доезжая до Киева и спрятав большую часть воинов в челнах, он появился под городом, неся Игоря (чтобы предъявить его киевлянам как ”законного” князя?). Но сразу же после этого новоявленный завоеватель проследовал мимо Киева и остановился под Угорским, расположенным в 3 км ниже города. Там он вновь (уже второй раз) прячет воинов в челнах и снова несет Игоря (куда? За три версты вверх по течению?) навстречу Аскольду и Диру. Такая двукратность приготовлений, в свою очередь, убедительно демонстрирует деформацию первоначального текста.

Так же невероятно выглядит и поведение Аскольда (и Дира). Оба они были особами достаточно высокого ранга, правителями крупнейшего города Восточной Славянщины. Обыкновенный купец, каковым назвался Олег, не мог рассчитывать на особенное внимание с их стороны. Тем более неправдоподобно, чтобы Аскольд и Дир лично вышли навстречу безродному негоцианту, да еще без необходимой охраны.

Выше уже отмечалось, что фигура Олега в дошедших до нас литературных источниках имеет эпический, а не исторический характер и покрыта густым слоем легендарных наслоений. К этому необходимо добавить, что рядом с версией третьей редакции ”Повести временных лет”, которая выдвинула Олега на первый план, приписав ему первую роль в событиях 882—912 гг., существует другая, ставившая в центре внимания Игоря, оставлявшая для Олега только функцию опекуна. Эта версия содержится в Новгородской первой летописи, включившей в свой состав начальный свод 1093 г. Здесь поход на Киев возглавляют ”Игорь же и Олегъ” [441, с. 107]. Далее читаем: ”И рече Игорь ко Асколду:” Вы нђста князя, ни роду княжа, нъ азъ есмъ князь, и мнђ достоить княжити” [там же]. ”Сђдђ Игорь, княжа в Кыевђ” [там же]. Далее: ”Сеи же Игорь нача грады ставити и дани устави” [там же]; ”И пакы приведе себъ жену от Плескова, именемъ Олгу” [там же] (за ”Повестью временных лет” жену Игорю ”привел” Олег [250, с. 21]). И еще далее: ”Посла князь Игорь на Грекы вои” [441, с. 107] и т. д.

Комментированное выше высказывание ”Повести” ”И придоста къ горамъ Киевскымъ” убедительно подтверждает первоначальность версии Новгородской летописи. Следовательно, с самого начала главным героем событий 882 и последующих годов являлся Игорь, а не Олег. Выдвижение воеводы-узурпатора на первый план произошло, во всяком случае, после 1093 г. Навряд ли в этом можно заподозрить Нестора Летописца или Сильвестра Выдубецкого. Вне всякого сомнения, это дело рук норманиста Мстислава Владимировича с его подчеркнутым варягофильством.

Во всяком случае, превращение последних Киевичей в ”варягов” и ”бояр Рюрика”, будто бы захвативших власть в Киеве, убедительно демонстрирует идейный смысл летописной вивисекции, осуществленной книжниками Ярослава Мудрого и углубленной третьей редакцией ”Повести временных лет”. Легенда об узурпации власти Аскольдом и Диром, о хитростях Олега под Киевом, противопоставление Игоря Аскольду как ”законного” князя должны были оправдать захват русской столицы ладожскими правителями, превратить подлинного узурпатора Олега в орудие справедливости и законности и тем самым обосновать права дома Рюриковичей на киевский великокняжеский престол.

С позиции такой платформы вся деятельность Аскольда, направленная на усиление и повышение международного авторитета Руси, не могла сохраниться на страницах летописи — она решительно противоречила бы идейному замыслу, поднимала бы на щит Олегову жертву. Между тем исторический материал, включенный в ”Летопись Аскольда”, выглядел слишком заманчиво. Ему следовало только дать другую, более приемлемую интерпретацию. Эпизод с превращением Аскольда и Дира из законных правителей в безродных бояр ярко демонстрирует метод, с помощью которого действовали Ярославовы книжники. И в дальнейшем они пошли путем переадресовки и передатировки событий. Механизм этой вполне откровенной фальсификации выразительно прослеживается в текстах, имеющихся в нашем распоряжении.

Объектом переосмысления стали два важнейших узла событий: во-первых, походы Руси на Византию во второй половине IX в. и заключенные договоры с греками и, во-вторых, введение на Руси христианства. В ”Летописи Аскольда” оба сюжета непосредственно связаны друг с другом, поскольку крещение Аскольда состоялось сразу после похода 860 г. как его следствие. Однако концепция, созданная книжниками Ярослава Мудрого, согласно которой Владимир Святославич провозглашался единоличным просветителем Руси, а сам акт крещения датировался 988 г., прежде всего предполагала разъединение обоих сюжетных узлов. В соответствии с новой версией, введению христианства на Руси предшествовал не поход на Константинополь, а Корсунская эпопея Владимира, которая увенчалась браком киевского правителя с византийской царевной.

Таким образом, вместо одной легенды возникли две. Первую называем ”Ольговой”: она переадресовала сведения об успешном походе Аскольда на Царьград в 860 г. и о заключении договоров 860, 863 и 874 гг. Олегу, соответственно подправив хронологию. Поход 860 г. и договоры 860—863 гг. были перенесены на 907 г. Рассказ о переговорах и заключении договора 874 г. (вместе с аутентичным текстом самого соглашения) оказался в статье 911 г. [86; 96]. Понятно, что подобная перестановка потребовала серьезной обработки документов (замена имен, дат, некоторых реалий), что не осталось бесследным: целый ряд несообразностей, выступающих в тексте, убедительно (порой с математической точностью) обнаруживает подделку [96, с. 271—282].

Вторая легенда — ”Владимирова”. Обстоятельное повествование об Аскольдовом крещении переадресовано Владимиру Святославичу и перенесено с 860 на 988 г. Эта легенда предусматривала более активное вмешательство редакторов в повествовательный фон, благодаря чему мало измененные (или совсем не измененные) куски из ”Летописи Аскольда” перемешаны с текстами чужеродного происхождения — заимствованными из других источников или написанными ad hoc. Это понятно, если учесть, что речь шла не просто о перенесении конкретного события из одного столетия в другое, а о слиянии двух повествовательных сюжетов: историю крещения Руси при Аскольде и обращение Владимира Святославича.

Литературная несообразность ”Сказания”. Анализ ”Владимировой легенды” обнаруживает очередные следы текстологической стратиграфии. Выше подчеркивалось, что общий уровень ”Сказания о Владимировом крещении”, вошедшего в состав ”Повести временных лет”, невысокий. Обращают на себя внимание философская, теологическая и историческая нескладность, что свидетельствует о теоретической беспомощности авторов. Обратим внимание на чисто внешнюю сторону дела и подчеркнем только литературную несообразность, отражающую пестрый характер повествования.

Начинается ”Сказание” подчеркнуто негативной характеристикой Владимира-язычника. После этого повествуется о событиях, непосредственно связанных с обращением князя к христианству. Первым эпизодом в этой сложной истории является рассказ о приходе в Киев четырех миссий. Идеологический смысл самого эпизода заключается в дискредитации ислама, католичества и иудаизма и утверждении православия. Автор как будто достигает в этом успеха: магометане, латиняне и талмудисты уходят пристыженные; зато греческий философ почти убеждает князя.

Однако этот успех оказывается иллюзорным. На предложение креститься и тем самым обеспечить себе вечное блаженство Владимир отвечает: ”Подожду еще”. Этот отказ выглядит совсем немотивированным, поскольку остается непонятным, чего не хватает князю для окончательного решения. Ведь все другие альтернативы отвергнуты им решительно и категорично. Православная доктрина пришлась киевскому правителю по сердцу; все недоразумения и сомнения успешно развеяны проповедником. Демонстрация ”запоны” с изображением страшного суда произвела сильное впечатление. Тем не менее Владимир так и не отважился на решительный шаг.

Такая незавершенность огромного по объему и важнейшего по содержанию эпизода приводила комментаторов к мысли об искажении первоначального текста, из которого, будто бы, изъят конец, а вместо него поставлен отрывок, имеющий другое происхождение и отражающий другую идеологическую тенденцию. А. А. Шахматов, в частности, считал, что в первоначальном тексте сразу за демонстрацией ”запоны” и спровоцированной ею реплики о ”правых” и ”левых” сообщалось о крещении киевского князя где-то на Руси. Эта часть повествования была изъята позднее в связи с ”Корсунской легендой” [748, с.1—16].