Читаем без скачивания Крылья беркута - Владимир Пистоленко

— Зря, Петр Алексеевич, — опечалился Семен. — Как я понимаю, там начнется такое светопредставление...

— Ни в коем случае! — прервал его Кобзин. — Без всякой стрельбы. Без скандалов, тихо и спокойно. Мы — представители власти и действуем именем революции. Если кто будет оказывать сопротивление, направлять в ревтройку. Там опытные люди, они сумеют разобраться и принять нужное решение.

— А продукты сразу будут отбирать? — спросила Надя.

— Ни крошки! Только учесть. Учесть до фунта! Главным образом надо проверить закрома богатеев, чтоб забрать у них излишки. Ведь просили у них добром, просили помочь. Как они откликнулись на нашу просьбу? Издевательски! Присылали с работниками кто пуд, кто мешок. Словно милостыню нищему!.. Так пускай же теперь на себя пеняют. Из небогатых дворов привозили все, что могли, иные себя урезывали, всей душой хотели помочь, и таких немало в городе. Таким не чинить никакой обиды. А богатей, кулак — враг Советской власти, враг резолюции до скончания века. С ним иной разговор. А средний крестьянин должен почувствовать, понять, что революция не против него, а, наоборот, он нам союзник.

— Так ведь крестьяне, как я понимаю, — это мужики, — заговорил внимательно слушавший Кобзина Семен. — Они сами по себе. А казаки — совсем иная стать. И навряд средь них можно найти союзников.

— Ну, а если взять, к примеру, тебя — казак? Казак!

— Э, нет, Петр Алексеевич, — возразил Семен, — так не пойдет! Я самый настоящий пролетариат!

— Хорошо, согласен, — улыбнувшись, сказал Кобзин. — Ну, а наш казачий эскадрон? Или же, скажем, вот перед нами Надя. Казачка, да еще родственница купца Стрюкова.

— Я не хочу считать себя его родственницей, — возразила Надя.

— А это уже не от тебя зависит, — усмехнулся Кобзин. — Ну, так как же, Семен, можно ей доверять?

— Так, Петр Алексеевич!.. — взмолился Семен.

— Конечно, можно, — ответил за него Кобзин. — Да разве при ином отношении стали бы поручать ей ответственные дела? Вполне понятно, среди казачества много таких, кому голову морочили. В каждом случае надо разобраться и помочь.

— Скажите, Петр Алексеевич, а женский монастырь тряхнуть можно? — спросил Семен.

— Что это тебя вдруг к монашкам потянуло? — пошутила Надя.

— Нагрешил много за последнее время, хочу двинуться туда грехи замаливать.

Кобзин рассмеялся.

— Между понятиями «тряхнуть» и «грехи замаливать», мне кажется, нет ничего общего. Интересно, Маликов, как ты себе представляешь это самое «тряхнуть»?

— Пойти туда с обыском, — не задумываясь, ответил Семен. — Посмотреть, какие у них там запасы.

С лица Кобзина сбежала улыбка.

— Да, ты прав. Монастырскими делами заняться следует. Но как туда пробраться? Монастырь в городе верующие чтут как святыню, а мы не собираемся воевать с монахинями и вообще с верующими. Советская власть объявила свободу вероисповедания. Поговорить с темным человеком, помочь ему разобраться, чтоб он вышел на верную дорогу, — наше дело. Но не окриком, не угрозой, ни тем более силой оружия. Враг — дело другое. Тут выбирать не из чего — или он тебя, или ты его. Кто кого!

Вошел Стрюков. Остановившись у порога, не спеша обвел всех спокойным взглядом и добродушно, будто обращался к хорошему знакомому, спросил:

— Вы меня звали, комиссар?

Кобзина удивил тон Стрюкова, и он подумал, что у этого человека огромная сила воли, если он может скрыть все те страсти, которые, конечно же, сейчас кипят в нем.

— Садитесь, — пригласил комиссар.

— Благодарствую, — ответил Стрюков. — Сегодня столько сидел, даже ноги одеревенели. — Он усмехнулся в усы и продолжал: — Чтением занялся. Раньше за делами и дышать было некогда, а нынче любота, свободного времени хоть отбавляй.

Кобзин поинтересовался, что читает Иван Никитич.

— Да так, — махнул рукой Стрюков, — пустячок, можно сказать, «Три мушкетера». — И, словно устыдившись того, что он, пожилой человек, читает такую несерьезную книжку, согнал с лица улыбку. — Так зачем я понадобился? — перевел он разговор.

Кобзин помолчал. Потом, глядя Стрюкову в глаза, спросил:

— То, что вы были городским толовой, ни для кого не секрет. Так вот скажите, как бывший городской голова, обо всем вы знали, что атаман делал в городе?

Стрюков бросил на него встревоженный взгляд.

— Откуда мне знать? — неопределенно ответил он.

— По положению, — сказал Кобзин. — Кроме того, как мне известно, вы коротко знакомы с атаманом. Или не так?

— Знакомы, конечно, были, — сказал он, — но мы с вами тоже знакомы, даже живем, можно сказать, под одной крышей. А что я знаю о ваших делах? Ровным счетом ничего. Да мне этого и не надо. Каждому свое. Мало ли с кем бываешь знаком, и даже преотлично, а знаешь не все. У атамана свои дела, у меня свои. Я негоциант.

Стрюков говорил не спеша, вдумчиво отбирая каждое слово, и было похоже, что он настроен пофилософствовать, но Кобзин прервал поток его красноречия:

— К сожалению, я не имею возможности проводить дискуссии и выслушивать ваши сентенции на подобные темы.

— Я сказал, как оно есть на деле.

— Вы знаете, что в городе люди пухнут и мрут с голоду? — спросил Кобзин.

— Кто этого не знает! — глядя себе под ноги, ответил Стрюков. — Бедствует народ.

— Продовольствие из города вывезли с вашего согласия?

— А у меня никто не спрашивал согласия, — решительно парировал Стрюков.

— Значит, знали, что собираются вывозить хлеб?

— Ну как не знал? На то был приказ атамана.

— И вывезли? — наступал Кобзин.

— Рисковать головой никому неохота. На то она и власть, чтоб ей подчинялись.

— А вы сами?

— Что?

— Выполнили этот приказ?

— А иначе нельзя, — снова увернулся Стрюков от прямого ответа.

— И вы все вывезли?

— Как другие, так и я.

— Имейте в виду, вам придется отвечать за свои слова, — предупредил Кобзин.

— Пожалуйста! Хотя ничего противного я вам не сказал. Только вы такое обстоятельство учтите: лично я ни одного зернышка никуда не привозил и не увозил, скажу прямо — этим не занимаюсь, на то есть приказчики.

Было очевидно, что Стрюков хитрит, а если так, то у него есть для этого свои основания. Кобзин решил прекратить бесполезный разговор, похожий на детскую игру в прятки.

— Вот что, гражданин Стрюков, не вертитесь, уверяю, головы нам задурить не удастся. Речь идет о спасении тысяч человеческих жизней, в том числе детей. Имейте в виду, если солжете — к стенке поставим.

Стрюков вздрогнул.

— Ставьте! — осипшим голосом сказал он. — Ваша сила. А где сила, там и право.

— Эх, Петр Алексеевич, да разве он понимает человеческие слова? — не выдержала Надя. — Он же радуется, что люди падают...