Читаем без скачивания Расмус-бродяга. Расмус, Понтус и Глупыш. Солнечная Полянка - Линдгрен Астрид

— Как быстро ты скис, Эрнст! — сказал Альфредо. — Что, манжеты жмут?

Эрнст посмотрел на него.

— Заткнись! — сказал он.

Но потом и для Эрнста, и для Альфредо нашлось кое-что другое для обозрения. Из кабинета старшего полицейского выскочил маленький песик, песик, который увидел своего хозяина и поэтому лаял, и вилял хвостом, и ужасно радовался.

Альфредо застонал:

— Эрнст, мы ведь запирали эту животину в погребе, а может, мы не заперли ее? Дорогая мамошка, этот пес, должно быть, призрак!

Расмус взял на руки песика-призрака, и тот лизнул его в лицо.

— Патрик, — сказал СП, — надо их обыскать, а потом, пожалуй, запустим их в камеру к Берте.

Альфредо так и подскочил:

— Берта здесь? Вы арестовали милую бедняжку Берту?

Старший полицейский кивнул, и Альфредо решительно повернулся к нему:

— Запомните, если вы посадите меня в камеру, где сидит Берта, я напишу жалобу в управление тюрем!

Старший полицейский успокоил его:

— Не бойся! Каждый из вас получит такую маленькую одиночную камеру, какая вам и не снилась.

Альфредо напустил на себя благородный вид и дал себя обыскать. Расмус вытянул шею: ему хотелось увидеть, что это папа выкопал у Альфредо в карманах.

— Боже мой, что это такое? — сказал папа.

Протянув руку, он показал СП маленького серого игрушечного крысенка с заводным ключиком сбоку.

— Ах, это веселая маленькая игрушка, — объяснил Альфредо. — Вчера, когда шел дождь, Эрнст играл с крысенком весь день; Боже, сжалься надо мной, как злилась Берта!

Расмус и Понтус посмотрели друг на друга, и Понтус чуточку хихикнул: он вспомнил, как однажды давным-давно хихикал из-за этого крысенка.

— Крысенок мой, — сказал Расмус.

Альфредо кивнул:

— Да, отдай его шалопаям-мальшишкам, я подушил его от них.

Расмус взял крысенка. Он сохранит его на память о всемирно знаменитом шпагоглотателе Альфредо!

Затем папа выудил часы из нагрудного кармана Альфредо. Расмус и Понтус видели их еще раньше. Это были дешевые серебряные часы с эмалевым циферблатом.

— Ax, мои шасы, неужели у вас нет сердца и вы отнимете их у меня! — умоляюще произнес Альфредо. — Мои самые первые шасы, вы отнимете их!

Расмусу стало почти жаль его, когда папа только покачал головой и положил часы ко всем остальным вещам.

— К сожалению… — любезно произнес его отец. — Стало быть, это старое воспоминание детства?

Альфредо подмигнул ему:

— Да, в моей юной жизни это были самые первые часы, которые я стибрил. Ничего не поделаешь, становишься немного сентиментальным, да, сентиментальным.

Эрнст с отвращением посмотрел на него.

— И слышать не хочу, как ты все врешь, — вполголоса пробормотал он. — Вчера ты говорил, что часы достались тебе по наследству от дяди Константина.

Но Альфредо его не слушал, он заискивающе улыбался полицейским властям и больше уже не был человеком конченым. Он был теперь идеальным, образцовым заключенным, готовым изо всех сил угождать полицейским и тюремщикам и развлекать их легкой шуткой в подобающий момент.

Вскоре обыск Альфредо закончился, и, пока регистрировали его личные вещи, он бесцеремонно опустился на скамейку, где Расмус и Понтус сидели с Глупышом.

— Да, присяду-ка я, пожалуй, здесь и поболтаю с шалопаями-мальшишками, — сказал он. — Подвиньтесь-ка!

— Ты ведь хотел пристрелить нас, — пробормотал Расмус.

— Только немножко выстрелить в воздух. Подвиньтесь!

Они подвинулись, чтобы он мог втиснуть свою огромную тушу рядом с ними.

— Ну так говорите же, — потребовал он.

Он, разумеется, считал, что их долг — развлекать его, поскольку они доставили его сюда, а все остальные как раз в этот момент были заняты.

Понтус напрягся изо всех сил, придумывая тему для разговора.

— Ты все равно самый заправский старый ворюга, да, именно так, Альфредо! — заявил он в виде небольшого вступления.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Альфредо кивнул:

— Да, да, я заправский старый ворюга, поэтому на меня и надели такие красивые манжеты.

Расмус в раздумье — ему было не по себе — посмотрел на его наручники:

— Хотя, собственно говоря, ты ведь все равно думаешь, что быть вором здорово?

Альфредо покачал головой:

— Если собираешься избрать эту карьеру, будь готов ко всему понемножку.

— Ш-ш-ш, — прошептал Расмус, — и не мечтай, чтоб я стал каким-то там вором.

— Вот как, а я-то думал, ты хочешь полушить от меня то, что называется консультацией по выбору профессии? He-а, Расмюс и Понтюс, вам, верно, никогда не бывать какими-то там ворюгами. Остерегайтесь только булавок, — сказал он.

Понтус вопросительно взглянул на него:

— Булавок?

Альфредо кивнул:

— Да, инаше вам ни ворами, ни шпагоглотателями не стать. С булавок и нашалась моя погибель.

— Как это? — спросил Расмус.

— А вот так! Штобы стать шпагоглотателем, нашинаешь еще маленьким ребенком глотать булавки. А где бедному маленькому ребенку взять булавки, если не украсть их? Ну а дальше сами знаете, как это бывает…

Нашинаешь с булавки, коншаешь серебряными кубками… Так со мной и было.

Расмус взглянул на часы. Скоро пять… ничего себе воскресное утро! Он зевнул, и тут к ним подошел отец:

— Послушайте-ка, ребята, вы свое дело сделали. Я думаю, бегите-ка домой! — Он погладил Расмуса по взъерошенным волосам. — Забирай Глупыша, иди домой и ложись спать, иначе ты не проснешься к тому времени, когда мы пойдем на весенний праздник.

Альфредо сказал с философским видом:

— Подумать только, какой шудной может быть жизнь! Одни идут на праздник, а другие под арест!

— Да, само собой, — сказал Расмус. — Но ведь это немного зависит и от того, как себя поведешь.

Альфредо заискивающе улыбнулся его отцу.

— Этот Расмюс — красивый и умный ребенок! Хотя и непришесанный, — добавил он, бросив взгляд на взъерошенную шевелюру мальчика. — Если пойдешь на праздник, тебе придется немного пришесаться, так мне кажется.

Глава одиннадцатая

Воскресное утро… Какое чудесное изобретение! А это воскресное утро — самое лучшее из всех. Рядом с ним снова был Глупыш, так уверенно прижавшийся мордочкой к его руке, словно никогда не был в плену у разбойников. Расмус согнул ладонь над его темной головкой и пробормотал:

— Глупыш, я так тебя люблю, так люб…

Глупыш вздрогнул и тотчас проснулся. Он оживленно взглянул на хозяина.

— Э, нет, и не пытайся, — сказал Расмус. — Ты уже был на улице… в пять часов утра, будь добр, вспомни это!

Он посмотрел на часы. Двенадцать! Елки-палки! Ведь уже не воскресное утро, а ясный полдень, и скоро пора отправляться на весенний праздник.

Из кухни доносился слабый аромат жареной ветчины, а он валялся тут, разглагольствуя с самим собой — что лучше: остаться в кровати рядом с Глупышом или же встать и пойти завтракать. И тут он услышал, как кто-то приоткрыл дверь.

— Да, он уже проснулся, — сказала мама.

И они вошли к нему все вместе, мама, и папа, и Крапинка, и мама несла ему на подносе завтрак. Он внезапно забеспокоился.

— Я ведь не болен, — сказал он.

Мама была настоящим чудом, она обнаруживала, что у тебя температура, задолго до того, как ты сам это замечал, и тогда загоняла в постель, хочешь ты этого или нет. Но иногда в определенные дни, когда у тебя была, например, пустяковая письменная работа по географии и тому подобные контрольные и ты, лежа в кровати, придумывал, будто у тебя температура, да и в самом деле уже чувствовал, какой ты весь теплый и больной, она говорила лишь:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Без глупостей! А ну встать — и бегом!

Однако сейчас она поставила перед ним на кровать поднос и даже не сказала, что Глупыш должен спать в своей корзинке, она только смеялась.

— Нет, ты не болен, но папа говорит, что ты все-таки заслужил омлет с ветчиной.