Читаем без скачивания Киевские ведьмы. Выстрел в Опере - Лада Лузина

Маша встала с дивана.

Все, кто приезжал в Киев, точно попадали в один и тот же капкан — переживали несчастную любовь и начинали писать: стихи, рассказы, картины.

«Остается узнать, что Куприн написал здесь что-то о демоне, дьяволе или колдовстве…

А ведь написал! — дернула она головой. — Я не читала. Я читала у Петровского!»

— Добавить в поиск «Куприна»? — Катя заклацала кнопочками. — «Киев. Трамвай. Куприн». Что мы имеем?

— А Куприн был прикольный. — Даша имела о нем личное мнение. — Он летал на воздушном шаре. И поднимался на аэроплане с Заикиным. Чуть не разбился.

Маша поднялась на цыпочки.

Неужели, тот, кого Красавицкий назвал «нашим Толстым» был Куприным?

Куприн приехал в Киев в 1894. Как раз тогда, когда они были там…

— «По Александровской улице, — воспроизвела Катя новую находку в инете, — сверху, бежал трамвай, выбрасывая из-под колес трескучие снопы фиолетовых искр. Описав кривую, он уже приближался к углу Бульварной. Какая-то пожилая дама, ведя за руку девочку лет шести, переходила через Александровскую улицу…»

— Не фига себе! — Чуб плюхнулась на освобожденный Машей диван. — Это же…

— «…дама, вздев руки вверх, обернулась и рванулась к ребенку. В этот момент трамвай налетел на нее».

Катя замолчала, ошалевая.

— Повесть Куприна «Звезда Соломона», — сказала Маша.

— Что-то у нас трамваи плодятся и размножаются. Как кошки. Уже целое депо! — впечатлилась Чуб. — Но этот хоть точно наш — Александровский.

— Это один и тот же трамвай, — сказала Маша мертвенным голосом. — Я читала у Мирона Петровского, очень давно… Не важно.

— Могу еще один трамвай нам подбросить. Для коллекции! — внесла свою лепту Чуб. — Гумилевский!

Вывеска… кровью налитые буквы

Гласят — зеленная, — знаю, тут

Вместо капусты и вместо брюквы

Мертвы головы подают.

В красной рубашке, с лицом, как вымя,

Голову срезал палач и мне,

Она лежала вместе с другими

Здесь в ящике скользком, на самом дне.

— Мертвые головы, — отчеркнула важное Даша. — Типа головы Берлиоза, которую отрезал трамвай. Гумилеву ж тоже отрезало голову революцией! «Красные» расстреляли его. Ну, как вам?

— Катя, — сказала Маша, никак не отреагировав на «Заблудившийся трамвай» Гумилева. — Бумага, о которой я говорила, в моем ридикюле. Возьми ее. И прочти. Лучше вслух.

Дображанская подняла дамскую сумку-мешочек, брошенную Машей в одно из кресел. Развязала, нашла сложенный вчетверо лист.

И стены круглой комнаты Башни услышали:

На острове Кияне, на море Окияне стоит дуб-стародуб.На том дубе-стародубе лежит кровать тесовая.На той кровати лежит перина пуховая.На той перине лежат змея-Катерина и две сестры ее…

— Что это? — спросила Катя.

— Заговор.

— Вижу, что заговор. Но… ты думаешь, он про меня? — Катин голос дрогнул.

— Когда я читала его, я так и подумала, — повинилась Маша, коря себя за то, что азарт разведчицы Прошлого сыграл с ней дурную шутку, заставив забыть первую заповедь историка: внимательно изучать каждый документ! — А потом я забыла о нем. Не сопоставила одно с другим! Но если твоя прапрабабушка попала под трамвай, как Берлиоз. Если это была твоя прапрабабушка… Ей отрезало голову.

— Так, — объявила Катя, — мы едем на кладбище!

— На кладбище? — выхлопнула Чуб. — Может, не стоит туда торопится?

— Тетя Тата нарисовала мне план. Бесплатно. Я знаю, как найти нашу семейную могилу. На памятниках всегда пишут год смерти.

Глава двенадцатая, в которой Маша предлагает всем покончить с собой

Шел я по улице незнакомой

И вдруг услышал вороний грай,

И звоны лютни, и дальние громы,

Передо мною летел трамвай.

Как я вскочил на его подножку,

Было загадкою для меня,

В воздухе огненную дорожку

Он оставлял и при свете дня.

Мчался он бурей темной, крылатой,

Он заблудился в бездне времен…

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон…

Перед тем как поместится в авто, владелица сети супермаркетов выжила оттуда шофера, обронив, к нечаянной радости оного: «На сегодня свободен»…

Чтоб, умостившись за руль, усадив Машу рядом с собой приступить к, режущим горло вопросам, несовместимым с присутствием слепых:

— Понятно, что говорить еще рано. Но, если это была моя прапрабабушка, которой, принадлежала камея с моим профилем, как, по-твоему, что это все может значить?

Дображанская сдвинулась с места, вместе с машиной.

Розовый дом-замок, башня, поддерживаемая химерными чудищами, с головами львов и крыльями демонов — уплыли.

— Это только предположение, — посрамленный историк переваривала свой непрофессионализм, и была крайне осторожна в формулировках.

Как могла она подтасовывать понравившиеся ей яркие факты, отмахнувшись от тех, что не вписывались в ее Великое Знание?

Как могла откреститься от Катиной прапрабабки с камеей?

Как могла отогнать на запасные пути, показавшийся не слишком важным трамвай, наверняка связанный как-то с другим — метафорическим и таким жизненно важным трамваем из романа Булгакова?

…и трамваем из повести Куприна.

Впрочем, на этот булгаковско-купринский вопрос Маша знала ответ.

Ей никогда не нравилась версия Мирона Петровского!

Уже потому, что в книге «Мастер и Город» Булгаков, хоть и в кране вежливой форме, с расшаркиваниями, обвинялся в плагиате.

— Еще в 2001 году один литературовед написал, что повесть Куприна «Звезда Соломона» по фабуле подозрительно напоминает первую главу «Мастера и Маргариты», — сказала Маша. — Все начинается с того, что к главному герою приходит дьявол или черт…

— Воланд? — откликнулась с заднего сидения Чуб.

— Мефодий Исаевич Тоффель. То есть, Мефистофель, как в «Фаусте». А оканчивается все смертью под колесами трамвая, которую видит главный герой, запутанный дьяволом.

— Так Булгаков тоже обокрал Куприна?— беспардонно обвинила Машиного любимца Землепотрясная. — Бедный Куприн, все у него воруют! Один записку. Другой трамвай и сатану. Потому ты сказала, что три наши трамвая — один? Куприн увидел его и описал, а Булгаков прочитал и украл?

— Это еще не доказано! — подняла лозунг студентка.

Не было, не было у Мирона Петровского никаких доказательств булгаковской вины.

Никто из окруженья писателя, — ни братья, ни сестры, ни друзья, ни коллеги, ни одна из трех его жен, ни дневник самого Михал Афанасьевича, не оставил свидетельств, что автор «Мастера и Маргариты» когда-нибудь держал в руках повесть автора «Звезды Соломона».