Читаем без скачивания Человек в движении - Рик Хансен

И вот мы на пути в прибрежный город Фолкстоун — 18 убийственно тяжких миль под дождем, таких, что хоть плачь навзрыд или волком вой. Что я здесь потерял? Ведь это же просто самоубийство! Я воздел руки к небу и заорал: «Все, хватит! У меня больше нет сил! Немедленно в отель! Делаем остановку, и я не двинусь с места, пока мне не станет лучше!» Мы разместились практически за бесценок в гостинице с видом на площадку для гольфа. Потом Аманда и я заказали большую порцию жареного картофеля и кетчуп «Хайнц» (это блюдо стало нашим традиционным лекарством против плохого настроения), а еще чаю и горячий шоколад, спустя некоторое время плотно поужинали и отправились спать.

На другой день — 20 июля 1985 года — мы распрощались с Британскими островами и вместе со всеми нашими креслами, домом на колесах, прочими припасами, а также отборными вирусами гриппа погрузились на паром, отправляющийся во Францию. Интересно, подумал я, как звучит «блевануть» по-французски?

Каких только песен не написано о весеннем Париже! Париж — он для влюбленных, Париж — он такой, Париж — он сякой. А я вам скажу вот что: когда ты болен, Париж — дерьмо.

Мы задержались на один день в Фолкстоуне, сойдя на берег в Дьеппе и сделав остановку у расположенного неподалеку кладбища, чтобы отдать долг памяти[2]. После этого мы всю дорогу в Париж проехали в машине. Мы решили немного опередить график и выкроить три дня на столицу влюбленных. Там мы показались очередному врачу, испытали на себе действие его антибиотиков, решив твердо покончить с одолевшей нас напастью раз и навсегда.

Но ничто не помогало, и легче не становилось. Я ехал в кресле на открытом воздухе. Аманда тем временем была в доме на колесах, где она работала с книгами и отдыхала. И при этом нас обоих непрерывно мутило, голова была какая-то пустая, не покидала вялость — в общем, мы были явно больны.

Что-то здесь было не так. И тут я вспомнил, что по пути в Париж, когда я влез в наш домик на колесах, чтобы передохнуть, и куда, конечно, не могли проникать выхлопные газы с дороги, я, тем не менее, почувствовал нечто, напоминавшее именно их.

«Проверьте домик на колесах, — сказал я ребятам. — Здесь явно что-то не так».

И они нашли, в чем дело. Выхлопная труба проходила под днищем как раз там, где стояла наша кровать. Оказалось, что она в трех местах прохудилась. Итак, кроме небольших доз окиси углерода, которые я получал от проходящих мимо автомобилей во время заездов на этапах, я еще поглощал его солидными порциями, когда успевал прилечь во время перерывов на отдых. Аманда же, пока мы ехали, все время проводила в фургоне за работой; иногда она ложилась там же отдохнуть на часок-другой. Таким образом, пытаясь избавиться от гриппа, мы одновременно, сами того не зная, ежеминутно подвергались риску отравления.

Воодушевленные радостным известием о том, что окись углерода исключена из нашей диеты, мы с Амандой предприняли попытку насладиться Парижем за то короткое время, что у нас там было. Но, похоже, судьба была против нас.

Приближался день рождения Аманды, в это время мы должны были быть в Бельгии — но ведь сейчас-то мы в Париже! «Почему бы нам не отправиться в город и не отметить его сейчас?» — предложила Аманда. Но вместо вечера в городе как-то само собой получилось, что мы опять скоротали его за ужином в своем номере, который мы заказали в бюро обслуживания постояльцев. Нельзя сказать, что она была безумно этим обрадована, равно как и подсунутой под дверь запиской; автором, как выяснилось, была моя бывшая подруга, оказавшаяся в Париже, желавшая со мной встретиться. У нас с Амандой состоялся разговор, причем не из самых коротких, о возможности получения подобных посланий от прочих прежних подружек в Норвегии, Австралии, Новой Зеландии и других странах.

Наконец мы отправились на прогулку. Попытались было найти Елисейские поля, но сбились с пути и каким-то образом оказались на бульваре Сен-Мишель — в квартале, где много разных греческих ресторанчиков. Мы выпили там пива, а назад нас отвез какой-то сумасшедший таксист, который ругался на всех, кто ехал в автомобилях, на велосипедах, шел пешком или сигналил в клаксон; рядом с отелем мы купили блинчики с шоколадом у продавца, торговавшего с лотка. Прогулка получилась не ахти какая, но все-таки не бесполезная. Во всяком случае, мы вели себя, как обычные люди. Как заметила Аманда, это и было самое главное.

Тем временем представители различных организационных групп, ожидавшие нас в пути, начинали проявлять признаки нервозности, опасаться, что мы не успеем в Бельгию в назначенное время. Мы еще раз все прикинули и, скрепя сердце, решили: если мы проедем 275 миль до бельгийской границы на колесах, то вновь войдем в установленный график, однако это означало, что дистанция, которую я по плану должен был проехать на каталке, составит в сумме 500 миль. Этому нужно было положить конец. Если так пойдет и дальше, то вместо пробега в кресле-каталке мы превратимся в «Говорящее турне Рика Хансена». Итак, мы решили: это будет последний раз, когда мы позволяем себе воспользоваться автомобилем на участке территории, предназначенном для каталки, ради того, чтобы соблюсти график назначенных встреч. В конце концов я отправился в путь длиной в 24 тысячи 901 целую и 55 сотых мили, чтобы преодолеть его в своем кресле, а не проехать на автомобиле.

Итак, мы проехали намеченный участок, потом я пересел в кресло в деревне Секлин, еще во Франции, затем пересекли границу в Бенше, а оттуда двинулись на Турне — это один из самых старых городов Бельгии. Здесь я впервые ощутил, что такое езда по улицам, мощенным булыжником, — вид у них красивый, но ездить по ним в кресле-каталке сущее мучение.

Но все это стоило вытерпеть ради приема, который был нам оказан в Бельгии. На всем пути через юг страны, невзирая на дождь, сильный ветер и вообще отвратительную погоду, нас встречали восторженные толпы, играли духовые оркестры, а местные инвалиды-колясочники сопровождали меня на трассе. В нашу честь был дан прямо-таки общенациональный прием. Было очевидно, что здешние люди не раз имели возможность