Читаем без скачивания Только один человек - Гурам Дочанашвили

— Не отыскал бы нас и здесь этот проклятый.

— Кто еще проклятый... — весь передернулся Гайоз Джаши.

— Ты еще его не знаешь... Это тот самый тип, что про нас написал.

— Что...

— Что написал? Какую-то чушь собачью...

— В виде поэмы?

— Какая там поэма... Для поэмы, дорогой ты мой, требуется мастерство, это не так-то просто. Ну разве этому нашему под силу сочинить Джона Грея?.. Он же ведь так — шаляй-валяй. Безотвественный тип, говорю же я.

Гайоз Джаши снова ушел в себя, а Гриша вновь выразил свое опасение:

— Если он и здесь до нас доберется, я за себя не ручаюсь. Живого места на нем не оставлю. В клочья разорву!

— Не бойся, мой Гриша, — обнадежил его Шалва, — ну как ему сыскать нас — мы же из сказки...

— А разве сказка не принадлежит прозе?! — вяло усомнился Васико.

— А тебе-то что за забота! — разозлился Гриша. — Тебя он вывел чересчур образованным и весьма остроумным, а вот я ему чем помешал, что он завертел-закружил меня в гуще каких-то болванов! Захотелось потешить досужих бездельников? Или смешнее нас никого не нашлось!

— Нет, просто это один из литературных приемов, — попытался Васико успокоить Гришу, — к тому же весьма древний. Давным давно тому назад в Греции киликийские писатели облекали свои не очень веселые замыслы в легкое, сказочное одеяние, чтоб тем легче довести их до читателя.

— Что-о? В сказочное одеяние?! Получается, что он и здесь нас настигнет. Так?

— Успокойся, будет тебе...

— Успокаивай лучше сам себя! — рассердился теперь уже и Гриша на старшего брата. — Не воображай, что с тобой самим все обстоит так уж хорошо, не бойся, и тебя тоже он вывел изрядным пустобрехом. А ты давай побольше за него заступайся! Так тебе и надо, даруй бог силы его рукам!

— При чем тут руки, он же не дровосек! Тебе следовало сказать об одной руке — пишут-то, слава богу, не обеими руками, — сорвался и Васико.

— Да пропади они пропадом, и его руки, и голова в придачу, чего он только к нам привязался, звали мы его, что ли?

— А нас к себе звал этот человек? — кивнул Шалва в сторо­ну Гайоза Джаши. — Однако он нас принял.

Гриша примолк, что же до самого Гайоза Джаши, то он сидел погруженный в себя и ничего не слышал.

Затем Гриша снова взялся за свое:

— Мы к этому человеку сами пришли, а тому что было за дело до нас?

— Может, и к тому мы тоже сами пришли, что же ему остава­лось, мой Гриша...

Ну-у, тут уж Гриша окончательно вышел из себя...

— Пришли к нему! — раскричался он бессвязно, — не пианино ли настраивать, а? Безответственная он личность и ничего больше... Я его видел как-то в Сололаки антитрезвым!.. Ишь, мастер слова выискался! Ничего, он уже получил свое. Много он знает, где я в поезде проснулся? Выше кандидата ему все равно не поднять­ся... Подумаешь, ростом взял... Велика, как говорится, фигура!.. То ли дело маленькие, да удаленькие профессора...

Была пятница.

— Хорошо, уймись, — повысил голос непоколебимый Шалва, — сегодня займемся только нашим делом...

— Да, но ты уверен, что народ правда придет? — Гришу вне­запно как подменили.

— А как же... У меня есть один знакомый в той деревне, Северионе, хороший человек, между прочим, очень даже хороший, я знаю, он соберет народ.

И действительно, люди собрались, да еще как собрались... По пологому склону шли и шли к скальной пещере давиды, бессарионы, шалвы, георгии-жоры, саши, симоники, константины, миши, вахтанги, гиви, фирюзы и маргалиты, кетеваны, русуданы, верико, тины, вали, маквалы, дареджаны; продираясь сквозь колючки, пробивали они себе грудью дорогу; потом пройдут немного по открытому мес­ту и приступают к подъему, ведущему к скальной двухъярусной или, так сказать, двухтеррасной пещере — Хергуле. Только верхнего яруса, им, простите, не было видно — он скрывался за синим пере­ливчатым занавесом, натянутым от края до края. А по самой середке стоял перед занавесом брат-предводитель — Шалва, встречавший людей вежливыми «пожалуйте, пожалуйте, мол, дорогие», «всех милости просим». Кто из них не бывал в этой хергульской пещере, но сейчас, в сумерки, при неясном свете факелов, все воспринималось как-то по-новому, по-особому, а если еще к тому же учесть, что когда-то давным-давно, очень много времени тому назад, эта высеченная в скале пещера была обиталищем первобытного человека — археологи обнаружили здесь кремниевые орудия той поры и множество звериных костей, что овевало эти места серой дымкой таин­ственности, то ко всему этому еще следует присовокупить столь присущее нам всем: «Ах, это представление непременно надо посмотреть!» — ведь кто из грузин не любит представлений, да что еще у нас есть, кроме представлений! Вот и стремились сюда все наперебой, быстро заполняя собою нижний ярус; один человек даже, боясь опоздать, так и явился впопыхах с поля, не успев сменить галоши, и рядом с ним весьма странное зрелище представляла собой наевшая телеса бухгалтерша, вырядившаяся в туфли на высоких каблуках; они были двоюродные брат и сестра...

Поначалу все скромно стояли молчком, потом, по мере нарастания ожиданья, задвигались, заговорили — один попросил у другого табачку; почему не поднялся вечерком ко мне? — крикнул третий седьмому; здесь порасспросили друг у друга о делах-здоровье; там восемнадцатый поинтересовался у кого-то: не видел, мальчик не погнал моих индюшат домой? — и чтоб все это не переросло в общий галдеж — тем более, что, как счел Шалва, все, кто собирался идти, уже пришли, — он, выждав минуту относительного затишья, вскинул вверх ладонь:

— Премногоуважаемые верхнеимеретинцы!

Воцарилась глубокая, пещерная тишина, прибавившая цену факелам.

— Здравствуйте, — продолжил Шалва.

— Здравствуйте, батоно... Приветствуем вас и желаем здравия и успехов.

— И мы тоже именно для этого поднялись сюда, так как Верхняя Имерети, по-моему глубокому убеждению, более всего Грузия, наша Грузия! — При этих словах он горделиво вскинул голову. — Поскольку как раз именно здесь, на этой земле, продолжающей Картли, замечательно слились друг с другом восток наш и запад... Я говорил уже о том, что мы, три брата и уважаемый Гайоз Джаши решили именно вам показать ту комедию, которая ставилась еще до рождения ваших предков, да и еще раньше; ставится она и сейчас в целом ряде дальних стран, а чем мы, близживущие грузины, хуже других, чтоб и нам тоже не отведать этого плода...

— Да поможет вам бог! — от всего сердца воскликнул один из бессарионов.

— Не прерывай...

— Наоборот, наоборот, мой Северионе, — озарилось лицо уж Шалвы, — каждый из вас, только пожелай, в любой момент может включиться в комедию или поправить нас, если что кому не понравится, это будет совершенно свободное представление... и посмеяться от души вам тоже никто не запретит, мы ведь не враги, но одно вы должны нам простить — так как в этом представлении около десяти действующих лиц, а нас всего четверо, то иногда одному человеку придется исполнять целых три роли и...

— Ну и что же!

— Так разрешаете? — обрадовался Шалва. — Очень хорошо, тем более что маски и одежду мы будем менять, и вам будет нетрудно разобраться, кто из нас кто. Все артисты у нас мужчины, так что некоторым из нас, господа, — улыбнулся Шалва народу, — придется играть женщин. Ведь вы поверите нам?

— Поверить-то поверим, сударь, но, — возразил после недолгого молчания один из датико, — но каково это вам самим?

Шалва от всей души расхохотался:

— Вот это здорово! — воскликнул он, очень довольный, — именно так вы и должны подключаться, — и поднял повыше правую руку: — Нуу, начали!

Ого, в расчудесной пещере начиналось представление комедии дель арте...

Занавес открылся!

...На верхнем уступе пещеры стоял, спрятав лицо под маской с багрово-красным носом и кутаясь в черный плащ, Василий Кежерадзе. Остальных пока не было видно, ибо они стояли за не до кон­ца отдернутым занавесом, куда устремился и Шалва; у ног их были разложены самые разнообразные вещи и одежда.

Васико стоял на виду у всех, не в состоянии произнести от вол­нения ни слова.

— Давай, Васико, давай, дорогой, — приглушенным голосом крикнул ему Шалва, — давай, начинай, брат Василий! Раз, два и три...

И Васико начал:

— Я болонский доктор Грациано, а Флоренция — столица Тос­каны; Тоскана — колыбель ораторского искусства, королем которого был Цицерон, сенаторствовавший в Риме; в Риме было двенадцать кесарей, столько же, сколько месяцев в году, год же, в свою очередь, делится на четыре, что соответствует четырем стихиям природы, как то: воздух, вода, огонь и земля, которую пашут с помощью быков; у быков имеется бычья шкура, из которой тачают обувь, которую мы обуваем на ноги; ноги нужны нам, чтобы ходить; я вот, идучи, споткнулся и пришел сюда, чтобы приветствовать вас, — здравствуй­те!

Стояла могильная тишина.

«Что за чепуху несет этот человек», — мелькнуло в голове одного из саш, но громко он этого не сказал: имеретинцы ведь, в основном, вежливый народ.