Читаем без скачивания Дневник наркомана - Алистер Кроули

— Довольно Бочему, будь оно проклято, бабака, — топнул ножкой Дионис.

На этот раз дело было не в физической усталости, удивительные дети заставили нас позабыть все физические ощущения. Но когда вы взбираетесь на холм, то у вас нет возможности посмеяться так, как того хочется. Мы уселись на поросшем травой и цветами клочке земли, и начали кататься по нему туда сюда, вырывая пучки травы, и кусая их, чтобы превозмочь наши эмоции.

Дионис явно принял это за баловство и начал скакать рядом; но Гермес, хотя ему явно хотелось поучаствовать, сдержался, благодаря своему чувству ответственности.

По щекам Лу катились слеза.

— Где на земле ты выучил эти необычные речи? — смогла, в конце концов, она спросить.

— Они из Книги Закона. Да не изменишь ты в ней ни буквы, — отвечал он.

Мы вполне серьезно начали сомневаться, не попали ли мы в один из тех фантастических снов наяву, с которыми нас познакомил героин. Но нет, это был сон совсем иного рода. В сплетениях его чудес неотступно присутствовал здоровый реализм.

Наконец мы сели прямо и глубоко вздохнули. Гермес поспешил помочь Лу подняться, и это движение, исходящее от столь диковинного существа, снова повергло нас в хохот.

А тем временем Дионис разглядывал нас большими серьезными глазами.

— Они подойдут, — неожиданно решил он; и принялся отплясывать свою маленькую чечетку.

Но мы могли видеть, что Гермес, при всем его желании не мешать другим людям, выказывает нетерпение, и поспешили подняться. На сей раз его взяла под руку Лу, оставив меня в обозе с Дионисом, который всю дорогу лепетал без умолку. Я даже не прислушивался, все это и без того было для меня чересчур.

Мы вышли на террасу виллы; в распахнутых дверях стоял Царь Лестригонов. Он сменил свой дорожный костюм на рубище из ярко-голубого шелка с алой оторочкой, капюшоном и рукавами, такими же, как у мальчишек. Только у него на груди сияло золотым шитьем Египетское око в равностороннем треугольнике, окруженном солнечными лучами.

За его спиной стояли две женщины в нарядах, опять же сходными с облачениями мальчиков. Одной было не больше двадцати пяти, а другой под сорок. У обоих волосы острижены коротко; у той, что помоложе, огненно-каштановые, а у старшей — серебряно-седые.

— Это Больсой Лев, — сказал Дионис, — с Афиной и Кипридой.

Гермес отступил и сообщил нам конфиденциально: "Сейчас вы должны первые сказать "Твори, что ты желаешь", чтобы показать, что вы более пробуждены, нежели они".

Мы заговорщицки кивнули, и выполнили программу с успехом.

— Любовь — закон, любовь подчиняется воле, — ответили трое на входе. — Добро пожаловать в Аббатство Телема!

В миг, точно по мановению волшебной палочки, серьезность улетучилась. Нас тепло представили дамам, и мы начали болтать, точно знали друг друга всю жизнь. Бэзиль усадил двух богов к себе на колени и слушал, довольный, рассказ Гермеса о том, как он справился с поручением.

На террасу вынесли стол и мы сели за трапезу. Афина показала нам наши места и объяснила, что в Аббатстве существует обычай есть молча; "как только, — сказала она, — мы скажем Волю".

Что же она подразумевает под словами "скажем Волю"? Перед едой говорят молитву, но мы это последний раз делали очень и очень давно. Как бы то ни было, эта маленькая загадка скоро разъяснилась.

Она постучала по столу рукояткой тунисского кинжала; его стальное лезвие было инкрустировано серебром. Она стукнула три раза, потом пять, потом еще три раза. Этот особый метод явно имел какое-то значение. Затем она произнесла: "Твори, что ты желаешь да будет то Законом".

Дионис проявил признаки сильного возбуждения. Была его очередь отвечать и он жутко опасался забыть слова в присутствии чужаков. Он с мольбою взглянул на Киприду, и та прошептала ему на ушко.

— Сто есть твоя Воля? — вопросил он, готовый лопнуть от уверенности и гордости.

— Поесть и попить, вот что есть моя воля, — скорбно ответила Афина.

— Ради чего? — поинтересовался, сомневаясь, Дионис.

— Дабы через это укрепилось мое тело.

Сорванец озирался с беспокойством, точно ответ изгнал ветер из его парусов. Киприда пожала его ручку и он снова расцвел.

— Ради чего? — повторил он без тени смущения.

— Дабы я смогла завершить Великий Труд, — отвечала Афина.

Дионис, похоже, освоил свою игру. Он парировал без малейшего колебания:

— Любовь — закон, подчиняется воле.

— Любовь — закон, любовь подчиняется воле, — поправила его Киприда, и ребенок еще раз торжественно повторил слова.

— Налетай, — бодро крикнула Афина и села на место.

ГЛАВА V. АББАТСТВО ТЕЛЕМА

Ланч состоял из рыбы, невиданного нами доселе вида; с длинным, тонким туловищем и клювом, наподобие меч-рыбы. Мы были очень голодны; но эта еда и при любых обстоятельствах была бы изысканна на вкус. Трапезу продолжили сыром, медом и мушмулой, а завершили ее, и блистательно, кофе по-турецки; каждый выпил столько чашек, сколько пожелал, и с бенедектином.

Мы запивали пищу грубым, крепким вином здешнего производства; и оно казалось нам лучшим из вин. Ведь оно не подвергалось никакой химической обработке. В нем содержалась некая наследственная живительная сила. Оно было первобытным, как и все устройства в Аббатстве, однако свежесть и неискусственность всего этого более чем поразила даже наш развитый вкус. Ведь мы явно были приглашены к ланчу с избранным обществом олимпийских божеств; и угощения как будто тоже были им под стать!

Кроме того, у нас не было времени на критику; мы всецело были поглощены красотой окрестностей.

Далеко на Западе, череда холмов убегала прямо в море, и до самых дальних вершин было миль пятьдесят; тем не менее, в весенней прозрачности воздуха они выделялись четко. Мы даже смогли разглядеть на передней линии горной цепи ряд небольших темных утесов, выступающих параллельно тем, что в дали, но примерно десятью милями ближе. Оттуда в нашу сторону тянулась береговая линия витиеватым изгибом неописуемой красоты и величия. Телепил был расположен на мысе, поэтому ничто не обрывало мощный отрезок морской стихии между нами и дальним пределом, с его конической формы близнецами, что нависают над главным городом этого края; тем, из которого мы двинулись в путь нынче утром.

В левой части береговой линии громоздились фантастических форм и окраски горы, и они простирались оттуда до самого края холма, где мы сидели. Если смотреть прямо, то там сливался с горизонтом океан. Свет играл на его волнах, подобно некой загадочной мелодии Дебюсси. Он разнился в оттенках от нежнейшего канареечно-желтого и серовато-зеленого через бесконечные переливы, точно павлиний хвост, до сиреневого и темно-лилового. Переливчатые заплаты красок блуждали по воде в калейдоскопической фантазии.

Чуть направо, беспредельный вид на море был отсечен обрывистой, отвесной скалой, увенчанной развалинами церкви, и опять же еще раз направо и вверх цельный утес вздымал к горизонту свой отвесный ужас — зубчатую стрелу диковинно вырезанной башни. За всем этим склон неожиданно сглаживался, и оттуда горная порода делала финальный прыжок к своей высоте, где стояли останки греческих храмов.

С еще большей стремительностью обрыв с правой стороны уходил прямо в море. Но с этого бока вид застилали оливковые рощи, кактусы и дубы. Терраса непосредственно под нами была окаймлена каменистым садиком, где цвела огромная герань, заросли крупных маргариток, высокие стебли фиолетовых ирисов в соседстве с купой тростника, вдвое выше человеческого роста, который раскачивался, словно танцовщики под музыку нежного бриза, что струился с морских просторов.

Прямо под террасой росли тутовые деревья, вишни и яблони в цвету, вместе с некоторым количеством разноцветных деревьев, чье название было мне неизвестно.

В промежутке между домом и холмом, вырастающим за ним на юге, имелся покрытый травой сад. Он утопал в тени гигантского дерева с незнакомыми листьями, а за ним стояли два персидских ореха, точно телеграфные столбы циклопов, поросшие сучками темно-зеленых листьев, напомнивших мне гвардейские киверы.

С появлением кофе, правило безмолвия была нарушено. Но Царь уже вышел из-за стола. Афина объяснила, что согласно принятой в Аббатстве теории, питание — всего лишь достойная сожаления заминка в работе, и приступая к еде, они говорят «Волю», дабы подчеркнуть тот факт, что единственным оправданием этому занятию может служить необходимость поддержания организма в состоянии содействия исполнению Великого Труда, каким бы он ни был при каждом отдельном случае. Когда кто-то поел, он или она поднимались и уходили без церемоний, возобновляя прерванную работу.

Лам вышел из дома во фланелевой рубашке и штанах из оленьей кожи для езды верхом. Он присел и стал пить свой кофе с бенедектином, покуривая тонкую, черную сигару, такую крепкую, что сам ее вид внушал опасения.