Читаем без скачивания Французские сказки и новеллы - Якоб Гримм

— О великий пророк! Никакими словами не выразить то, что я сейчас чувствую. Читайте же сами в моем сердце, исполненном благодарности.

Я поднял Багамана и поцеловал его в лоб.

— Король, как могли вы подумать, что я оставлю вас без помощи в затруднительном положении, в котором вы оказались из-за любви ко мне? Я покарал гордого Касема, намеревавшегося завладеть вашими землями и сделать Ширин рабыней в своем серале. Теперь вам нечего опасаться, что кто-то из властителей пойдет на вас войной, а если кто и осмелится сделать это, я нашлю на его войско огненный дождь, и оно обратится в пепел.

Снова заверив Багамана, что я беру его владения под свое покровительство, я поведал ему, какой переполох поднялся во вражеском стане, когда сверху посыпались камни. Багаман же передал мне предсмертные слова Касема, а затем удалился, чтобы не стеснять Ширин и меня. Принцесса не менее чем ее отец испытывала признательность за важную услугу, оказанную мной государству: она осыпала меня ласками. Я чуть не забыл об осторожности; уже светало, когда я наконец забрался в сундук. Впрочем, к тому времени все уже твердо считали меня Магометом, что, даже если б воины и увидели меня в воздухе, это не открыло бы им глаза. Я и сам уже почти верил, что я пророк, после того как обратил в бегство целое войско.

Через два дня после погребения Касема, которому, хоть он и был врагом, устроили пышные похороны, король велел устроить в городе увеселения как по случаю победы, так и для того, чтобы торжественно отпраздновать брак принцессы Ширин с Магометом. Я решил, что праздник в мою честь непременно должен увенчаться каким-нибудь чудом. Для этого я купил в Газне белой смолы и хлопковых семян, а также маленькое огниво. Целый день я провозился в лесу, приготовляя фейерверк из хлопковых семян, погруженных в смолу. Ночью, когда народ веселился на улицах, я взлетел так высоко, чтобы сундук нельзя было различить в огнях фейерверка. И тогда я высек огонь и поджег смолу. Хлопковые семена рассыпались и трещали, фейерверк получился великолепный. Затем я благополучно вернулся в лес. Наутро мне захотелось пойти с город, послушать, как там обо мне судачат. Я не обманулся в своих ожиданиях: народ толковал на разные лады о моей проделке. Иные утверждали, будто Магомет, желая показать, что праздник ему приятен, явил народу небесные огни. Другие уверяли, будто среди летучих звезд видели самого пророка, почтенного белобородого старца, каким он представлялся им в воображении.

Все эти бредни страшно меня забавляли! Но увы! Пока я вкушал это удовольствие, сундук, мой бесценный сундук, источник всех моих чудес, сгорел в лесу. Видно, в мое отсутствие он занялся от какого-то незаметно тлевшего уголька, и вот от него ничего не осталось. Возвратившись, я обнаружил вместо сундука кучу золы. Отец, который по возвращении домой видит единственного сына в луже крови, пронзенного безжалостным клинком, не горюет так, как горевал я. Лес огласился моими криками и стонами, я рвал на себе волосы и раздирал одежды. Не знаю, как я не лишил себя жизни в таком отчаянии.

Но делать было нечего. Нужно было на что-то решаться. И мне оставался лишь один выход: поискать счастья в других местах. Итак, пророк Магомет, к огорчению Багамана и Ширин, покинул Газну. Через три дня я встретил большой караван — то были каирские купцы, возвращавшиеся на родину. Я пристал к каравану и прибыл в славный город Каир; для пропитания мне пришлось сделаться ткачом. Я провел там несколько лет, затем переехал в Дамаск, где занимаюсь тем же ремеслом. Всем кажется, что я доволен своей участью, но это только видимость. Я не могу забыть о былом счастье. Ширин неотлучно пребывает в моем воображении. Утомленный, я хочу изгладить ее из памяти, напрягаю все силы, и это занятие, столь же тяжкое, сколь и бесплодное, делает меня глубоко несчастным.

Катрин Бернар.

Рике с хохолком

Один знатный сеньор из Гренады, не обойденный ни богатством, ни родовитостью, имел в доме обстоятельство столь досадное, что оно отравило все милости, какими осыпала его фортуна. Единственная его дочь, хоть и обладала с рождения всеми чертами, составляющими красоту, выросла до того глупой, что даже и самая красота ее делалась отталкивающей. В ее движениях не было ни тени изящества, а тонкий стан казался неуклюжим, ибо телу ее недоставало души.

Мами (так звали девушку) была не настолько умна, чтобы сознавать свою глупость, но угадывала общее презрение, не понимая, отчего оно происходит. Однажды, когда она прогуливалась (по обыкновению, в одиночестве), перед нею вдруг вышел из-под земли отвратительный на вид человек, сущий уродец. Увидев его, Мами бросилась было бежать, но, услышав его слова, остановилась.

— Постойте, — произнес он, — то, что я скажу, будет вам неприятно, но то, что пообещаю, должно вам понравиться. При всей красоте в вас есть нечто, отчего на вас не обращают внимания: вы никогда не думаете; пусть я дурен собою — из-за вашего недостатка я стою бесконечно выше вас: какой я телом, такая вы умом. Вот то прискорбное известие, что я хотел вам сообщить; но, судя по вашему глупому виду, я сделал вам слишком много чести, боясь вас оскорбить, и потому сомневаюсь в успехе своих предложений. И все же отважусь: хотите быть умнее?

— Да, — отвечала Мами так, словно говорила «нет».

— Хорошо, — продолжал тот, — вот вам средство. Вы должны полюбить Рике с хохолком — так меня зовут; через год вы должны выйти за меня замуж. Такое мое условие, обдумайте его, коли сможете. Если же не получится, повторяйте почаще слова, какие я вам скажу, в конце концов они научат вас размышлять. Прощайте, встретимся через год. Вот слова, что излечат вас от холодности и умственного изъяна:

Ты, что вселяешь душу в нас,

Амур, дозволь своею властью

Умнее стать, познав хоть раз

Науку страсти!

Едва Мами произнесла эти стихи, как стан ее сделался гибче, походка свободнее, а лицо оживилось; она повторила их еще раз. И вот, отправившись к отцу, она уже держит перед ним речи: поначалу связные, потом осмысленные и, наконец, разумные. Столь великое и быстрое превращение не могло ускользнуть от тех, кого более всего волновало. Поклонники явились без числа; Мами перестала скучать в одиночестве на балах и прогулках; скоро она уже разрушала верные союзы, заставляла ревновать; кругом говорили лишь о ней, восхищались лишь ею.

Трудно было полагать, что среди стольких почитателей не отыщется более статного, чем Рике с хохолком; разум, дарованный Мами ее благодетелем, сыграл с ним самим злую шутку. Слова, которые она исправно повторяла, пробудили в ее душе любовь, но, вопреки замыслам автора, не к нему. Она отдала свое сердце самому красивому из воздыхателей, но не самому богатому. Отец с матерью, поняв, что вместе с умом желали дочери несчастья, и не в силах этот ум отнять, пустились читать наставления и остерегать от любви. Но запрещать юной красавице любить — все равно что запрещать дереву зеленеть весною: ее любовь к Араде (так звали юношу) от этого только возросла.

Из осторожности она никому не рассказывала, каким путем достался ей разум. Тщеславие мешало ей открыть секрет; и теперь уже доставало ума, чтобы понять, как важно держать в тайне его происхождение.

Между тем год, определенный ей Рике с хохолком, чтобы выучиться думать и решиться выйти замуж, истекал; в жестокой тоске ожидала она назначенного срока; самый ум, подмечающий все новые и новые горестные обстоятельства, сделался ей постыл. Она навеки расстанется с возлюбленным, попадет во власть человеку, о котором знает лишь то, что он урод и что это, быть может, не худший из его недостатков; притом она обещала выйти за этого человека замуж в обмен на его дары, а возвращать дары обратно ей не хочется, — таковы были ее мысли.

Однажды на прогулке она, отделавшись от остальных, размышляла о горькой своей участи, как вдруг из-под земли до нее донесся сильный гул и голоса, распевавшие хором те самые стихи, каким научил ее Рике с хохолком; она задрожала, предчувствуя беду. И тут земля отверзается, Мами незаметно опускается вниз и видит Рике с хохолком, а вокруг  — таких же, как он уродов. Отрадное зрелище для девушки, за которой ухаживали красивейшие юноши страны! Горе оказалось сильней удивления, и она, не говоря ни слова, залилась горючими слезами, не найдя иного употребления уму, дарованному Рике с хохолком.

Тот тоже смотрел на нее печально.

— Сударыня, — заговорил он, — как нетрудно понять, я вам сейчас отвратительнее даже, чем в первую нашу встречу; наградив вас умом, я погубил сам себя; но ведь вы пока свободны, у вас есть выбор: или выходите за меня замуж, или становитесь такой, как раньше; я могу либо вернуть вас отцу в прежнем виде, либо сделать владычицей всего этого королевства. Я король гномов, вы станете королевой; и если вам будет угодно простить мою наружность и пожертвовать усладами взора, то в иных усладах у вас не будет недостатка. Я владею всеми земными сокровищами — они ваши; а кто имеет золото и ум и при этом несчастен, тот пусть пеняет на себя. Я боюсь, как бы решение ваше не стало следствием ложной учтивости; я боюсь показаться вам лишним среди всех моих богатств; и если сокровища мои со мною вместе вам не нужны, скажите — я провожу вас далеко отсюда, а здесь я хочу быть вполне счастлив. Даю вам два дня: осмотритесь в моих владениях и решите мою и свою судьбу.