Читаем без скачивания Агасфер. Том 3 - Эжен Сю

Утром того дня, когда Адриенна, узнав, наконец, адрес Горбуньи, почти чудом вырвала ее из когтей смерти, Агриколь Бодуэн зашел на минутку к ней поговорить о господине Гарди. Узнав, куда она отправляется, кузнец просил разрешения сопровождать ее на улицу Хлодвига, и они оба поспешно отправились в путь.

Итак, снова можно было наблюдать трогательное и символическое зрелище: мадемуазель де Кардовилль и Горбунью, два крайних звена социальной цепи, объединяло трогательное равенство: работница и аристократка стоили друг друга по уму, по душе и по сердцу… Они стоили одна другой, потому что обе являлись образцами: одна — красоты, богатства и грации, другая — покорности судьбе и незаслуженного несчастия… Увы! Разве несчастие, переносимое с достоинством и мужеством, не имеет также своего ореола?

Горбунья, распростертая на соломе, казалась такой слабой, что если бы Агриколя не задержали внизу заботы о Сефизе, умиравшей ужасной смертью, мадемуазель де Кардовилль решила бы подождать еще некоторое время, прежде чем предложить Горбунье встать и спуститься к карете.

Благодаря находчивости и благому обману Адриенны швея была уверена, что Сефизу унесли в больницу, где ее приведут в чувство и вылечат. Так как сознание Горбуньи было еще не вполне ясно, она поверила этой выдумке без малейшего подозрения и не знала даже, что Агриколь сопровождал мадемуазель де Кардовилль.

— И это вам мы с Сефизой обязаны жизнью! — говорила Горбунья, грустное и нежное лицо которой было обращено к Адриенне. — Вы… на коленях, в этой мансарде… возле этого нищенского ложа, где мы с сестрой хотели умереть!.. Ведь Сефиза тоже будет спасена… не правда ли?.. Помощь не опоздала?

— Да, да, успокойтесь… мне сейчас говорили, что она приходит в себя!

— А ей сказали, что я жива? Бедняжка стала бы жалеть, что пережила меня!

— Успокойтесь, дорогое дитя! — говорила Адриенна, сжимая ее руки в своих руках и не сводя с нее влажного от слез взора. — Сказали все, что нужно было сказать! Не тревожьтесь и думайте только, как бы скорее выздороветь… и надеюсь, — к счастью… которого вы почти совсем не знали!

— Сколько доброты, мадемуазель Адриенна!.. И это после моего бегства!.. Ведь вы должны были считать меня страшно неблагодарной!

— Вот когда вы поправитесь… я вам многое должна буду рассказать… теперь это бы вас утомило. Ну, как вы себя чувствуете?

— Гораздо лучше!.. свежий воздух… а главное, мысль, что вы здесь и, значит, моя бедная сестра не впадет снова в отчаяние… Ведь и мне надо много вам сказать… Я уверена, что вы пожалеете Сефизу, не так ли?

— Рассчитывайте на меня во всем и всегда, дитя мое, — сказала Адриенна, скрывая тягостное замешательство. — Вы знаете, я интересуюсь всем, что касается вас… Но скажите мне… — прибавила она растроганным голосом, — прежде чем дойти до такого ужасного решения, вы писали мне, не правда ли?

— О да!

— Увы! — грустно продолжала Адриенна. — И, конечно, не получая ответа, вы, должно быть, подумали, что я весьма забывчива и ужасно неблагодарна!

— О! Никогда я вас не обвиняла! Моя бедная сестра подтвердит вам это! Я была вам благодарна до конца!

— Я верю вам… я знаю ваше сердце! Но… как же, наконец, могли вы объяснить мое молчание?

— Я считала, что вы справедливо обижены моим неожиданным бегством…

— Я… обижена!.. Увы! Вашего письма я не получила.

— Но как же вы знаете, что я вам писала?

— Да, мой бедный друг: я знаю даже, что вы писали письмо у моего привратника. К несчастью, он отдал это письмо Флорине, сказав, что письмо от вас.

— Мадемуазель Флорина? Но она была всегда так добра ко мне!

— Флорина меня низко обманывала: продавшись моим врагам, она служила у меня шпионкой!

— Она! Боже! Возможно ли это?

— Да… она! — с горечью отвечала Адриенна. — Но ее приходится больше жалеть, чем порицать: она была вынуждена повиноваться страшной необходимости… И ее сознание и раскаяние были так искренни, что я не могла не простить несчастную перед ее смертью!

— Как, она умерла, такая молодая… красивая?

— Несмотря на вину Флорины, ее смерть меня глубоко тронула. Она так оплакивала свою вину. Тут же она призналась, что перехватила ваше письмо ко мне; она сказала, что вы в нем умоляли меня о свидании, которое могло спасти жизнь вашей сестры.

— Это правда… я писала вам именно об этом. Но какая была выгода скрыть от вас это письмо?

— Боялись, что вы вернетесь ко мне… вы, мой ангел-хранитель… вы, так нежно меня любившая… Мои враги боялись вашей преданности, боялись безошибочного инстинкта вашего сердца… Ах! Я никогда не забуду того ужаса, какой вам внушал негодяй, которого я защищала от ваших подозрений!

— Господин Роден? — с дрожью спросила Горбунья.

— Да… — отвечала Адриенна. — Но не будем теперь говорить об этих людях… Воспоминание о них отравит мою радость при виде вашего возвращения к жизни… Ваш голос становится немного тверже, щеки не так бледны. Слава Богу! Я так счастлива, что нашла вас!.. Если бы вы знали, как много я жду от нашего общения! Ведь мы больше не расстанемся, не так ли? Обещайте мне это во имя нашей дружбы.

— Мне… быть вашим другом! — воскликнула смиренно Горбунья.

— А разве за несколько дней до вашего ухода я не называла вас другом? Что же изменилось? Ничего… решительно ничего, — прибавила растроганная Адриенна. — Мне кажется даже, что роковое сходство нашей судьбы сделало для меня вашу дружбу еще более дорогой… ведь она принадлежит мне… да? Не отказывайте мне… я так нуждаюсь в друге!

— Вы… вы нуждаетесь в дружбе такого несчастного существа, как я?

— Да, — отвечала Адриенна, глядя на Горбунью с глубокой скорбью. — Я скажу больше… вы являетесь единственным существом, которому… я могу доверить… свои невзгоды… очень горькие…

И щеки Адриенны ярко вспыхнули.

— Чем я заслужила такое доверие? — спросила Горбунья с удивлением.

— Чуткостью вашего сердца, твердостью характера, а главное, — с легким колебанием сказала мадемуазель де Кардовилль, — вы, как женщина… лучше меня поймете и, я уверена, больше всех меня пожалеете…

— Жалеть вас, мадемуазель Адриенна! — с возрастающим удивлением говорила Горбунья. — Я, такая несчастная и ничтожная, могу пожалеть вас, знатную даму, которой все завидуют?

— Скажите, мой бедный друг, — промолвила Адриенна после нескольких минут молчания. — Не правда ли, самое тяжкое горе — это то, которое приходится скрывать от всех из боязни насмешек и презрения?.. Как решиться просить участия к страданиям, в которых самой себе признаться не смеешь, потому что краснеешь за них?

Горбунья не верила своим ушам. Значит, ее благодетельница, так же как и она, страдала от несчастной любви; иначе бы она так не говорила. Но швея не могла поверить в такое предположение и, приписывая горе Адриенны чему-нибудь иному, грустно заметила, думая о своей несчастной любви к Агриколю: