Читаем без скачивания Иномерники - Николай Басов

– Парень в сознании, – сказал доктор. – Но боли, судя по мониторам, сильные. И я ничего не могу поделать.

– Сколько пальцев? – спросила Колбри, выдвинув вперед руку с четырьмя пальцами, поджимая большой.

– Звери, садисты, пытатели, палачи рода человеческого, – прошептал Ромка. Как выяснилось, в горле тоже был песок, и ругаться было нелегко.

– Отлично, – восхитился врач.

Что это значило, он не пояснил, потому что незнакомец с ним сразу же согласился.

– Да, неплохо. Мы таких операций на взрослом мозге уже не делаем, перерос он возраст безопасного вживления электродов и датчиков.

– И Авдотья, и Генриетта Генриховна проходили вживления, когда им едва не сорок стукнуло.

– У женщин другая выживаемость, – высказался незнакомец в медицинской маске.

И тогда Ромка вспомнил: это же Симоро Ноко, японец с кучей дипломов и специализаций.

– Где мы? – спросил Роман.

– Ты снова в Центре, дорогуша, – отозвалась Мира. – Тебя, как драгоценную вазу, перевезли на самом мягком антиграве, какой только имеется.

«Все осталось позади, – решил Ромка, – по медицинской части, только…»

– Доктор, я забыл, как тебя зовут.

– Зови доктором, – отозвался врач. Маска сидела на нем как-то… удобнее, чем у остальных. – Меня скоро отзовут, много дел в Москве и еще кое-где. Останешься ты, друже, на попечении здешних врачевателей.

– А как же разные проверки памяти? – поинтересовался Ромка и закрыл глаза.

Почувствовал укол в руку и тут же провалился в мерзкий, медикаментозный сон, даже липкая боль больше не терзала нервы.

Когда пришел в себя в следующий раз, был уже почти нормален, песка в глазах не замечал, хотя голова болела дико и совершенно целиком, то есть не было в ней ни единой клеточки, которая бы не посылала сигналы муки, надорванности и ушибленности. Он не мог говорить, но попробовал:

– Мира, ты возилась со мной все эти… Сколько времени прошло?

– Операцию сделали месяц тому назад. Ты трудно восстанавливаешься, тебя решили подержать в коме. Мы за тебя слегка волновались, уж очень неправильно ты выздоравливаешь.

– Так что, все зря? – спросил Роман. – Не гожусь я, чтобы… продолжать работу?

– Годишься, успокойся, нужно только время. Вот поправишься, погоняем тебя на тренажерах, и станешь ты лучше прежнего. – Она чуть нахмурилась. – По крайней мере, мы рассчитываем, что лучше. А возможности твои никуда подеваться не могли, операцию сделали виртуозно, я там была и даже кое-что понимала. Врачей нам дали великолепных, лучше бы и у нас, в Штатах, не проделали то, что они с тобой устроили.

Ромка чуть заволновался.

– И что же они эдакое виртуозное устроили?

– На тренажеры сядешь, сам поймешь.

Он вдруг вспомнил о сроках.

– Ты обмолвилась, прежде чем мы полетели в Москву, что нужно успеть до Нового года. А сейчас что?

– Октябрь, – вздохнула Колбри. – Не так быстро с тобой выходит, как рассчитывали. Но ты помнишь прежние разговоры, это хорошо. Обнадеживает.

– Что я – не овощ с обмотанной бинтами черепушкой?

– Дурень, – спокойно отозвалась Мира. – Привыкай себя обслуживать, это ускорит восстановление.

Учиться пришлось не то что в сортир ходить, но и ложку ко рту подносить. Как бы Мира ни восхищалась операцией, что-то с общей моторикой у него стало неладно. Он то очень резко подносил чашку с чаем к губам, то, наоборот, настолько медленно, что сам уставал от ожиданий. Еще, как выяснилось, он в таком же рваном темпе начинал говорить – то быстро, то медленно и неумело.

Как ни удивительно, с ним стал частенько сидеть Ноко, японец этот малопонятный. Оказалось, одну из работ он написал как раз по восстановлению после вживления пси-ментальных клемм. Он терпеливо сидел у Ромкиной кровати и следил за аппаратами, которые выдавали только ему, японцу, понятные диаграммы. И еще он разговаривал. Иногда, как думал Ромка, переходил на совершенно абстрактные темы.

– У нас есть один храм, неподалеку от Фудзи, кстати, вы помните, что в Японии есть такая гора, Роман-сан? Там очень спокойно, и место благотворно влияет на тех, кто хочет восстановить нервы и выздороветь. Наши старики-пилоты любят там ловить рыбу, разговаривать, писать… Но рыбу ту кушать нельзя, она не очень чистая, потому что озеро там хоть и прекрасное, но уже с не совсем правильной водой.

– Ноко-сан, у нас озер, чтобы измененные люди не волновались, в стране нет. У нас комиссуют таких, а дальше они живут, как им заблагорассудится.

– Какое замечательное слово – заблагорассуждаться, – восхитился японец. – Это значит – рассуждать за благо, очень хорошее слово. Я бы передал его… Жаль, что вы не знаете иероглифов, я бы вам показал это слово, мы бы могли обсудить мой почерк. Может, попробуем программно обучить вас хотя бы полутора тысячам наших знаков? – И в завершение приводил совсем уж нелепый довод в пользу изучения японской письменности: – Ведь вы читаете прикладные и прочие диаграммы, как мне сказывали, совершенно свободно, и значит, иероглифы для вас не будут затруднительными.

И как, скажите на милость, говорить с таким человеком? А еще он погодой восхищался. Иногда даже утомляя Романа описанием травы, что росла под осенними, редкими тут, в южных предгорьях Урала, дождями. Звучало это примерно так:

– Роман-сан, тонкие стебли стоят крепко, совсем не поникают от дождя, их сила только полнится. Представляете? Но и крупные травы, которые поникают, настолько замечательно украшают землю, что по ней ходить страшно, кажется, нечто живое растаптываешь.

– Никогда о наших окрестностях в таком ключе не думал, – признавался Ромка. – Давай лучше про деревья, Симоро-сан?

– Да, я заметил, русские не очень понимают низкую растительность. Я правильно говорю это по-русски, так можно? – он вздыхал. – Ну что ж, можно и про деревья говорить. Они у вас тоже очень красивые. Особенно мне нравится, насколько красная кора у ваших сосен… У нас есть специальный лак, им покрывают только самые благородные сорта дерева. Ваши сосны тут отливают именно этим цветом лака. Очень восхитительно может быть, только свет должен упадать правильно.

– У нас говорят – правильно падает свет, а не упадает.

– Да что вы? А я полагал, что «упадать» – это редкое и прекрасное слово, отмеченное большой глубиной впечатления смотрящего. Но поскольку вы правы… нужно запомнить.

В общем, разговоры могли привести к такой тоске, что выть хотелось, но вот какая штука. Через недельку этих бесед в палату ворвалась Колбри с Веселкиной, которая, впрочем, держалась скромненько, что было на нее не похоже. Валентина через всю палату пробовала Ромке усиленно улыбаться.

– Так, Олегыч, показывай себя вживую, а не в электронной записи.