Читаем без скачивания Город в осенних звездах - Майкл Муркок

Я предостерег себя от дальнейшего безрассудства и вместо того, чтобы предаваться пустым мечтаниям, вознес горячечную молитву Господу нашему, в существование которого я не верил, и испросил у него спасения моей, — тоже несуществующей, — души и души несчастной безвинно убиенной женщины, ландграфини. Я также благословил майора Вохтмата в его поискал безоговорочных доказательств виновности фон Бреснворта.

Находясь в государственной тюрьме, этот сатанист-любитель уже никак нам не навредит, поскольку, как у него еще будет случай убедиться, не имея наличных на то, чтобы заплатить своей оголтелой пастве, он больше не сможет командовать ею.

Я выглянул в окно на площадь Младоты, мерцающую чернотой под дождем. Двое мужчин ненавидят меня с такой силой, что готовы лишить меня жизни. Еще один ненавидит не меньше, но считает ниже своего достоинства убивать меня. Женщина спасает мне жизнь и упорно скрывается от меня. Может быть, все эти люди каким-то образом связаны между собой? А мои единственные союзники в этом городе — старый мой друг-сержант и ловкач — ностранец. Я решил поступить, как предлагал Сент-Одран, а именно: бежать отсюда как можно скорее, будет ли ветер, не будет ветра… на шаре воздушном, верхом… все равно. Даже в Париже не ощущал я себя в такой страшной опасности. Потому что я чувствовал: что-то грозит самому моему естеству.

Я побоялся лечь спать и уселся за письма. Одно отписал я матушке (в письме этом сентиментальность слилась с ностальгией), одно — Робеспьеру, умоляя его быть помягче; потом — Таллейрану. Я просил его поощрять действия, а не только видимость оных, каковая маскирует известные процедуры старого режима. Написал я и Тому Пейну, — в тюрьму, — и посоветовал согласиться на всякое унижение, если только это поможет ему освободиться и уехать в Америку. Вы были моим наставником, дорогой Том, как и Клутс. И при всем безумном его анархизме и устремлении к вселенскому бунту (чудесная греза, но безнадежная в смысле практического воплощения), я до сих пор сохраняю самую искреннюю к нему привязанность. Но вам пора уже вспомнить о здравомыслии и, — увидев наконец мир таким, какой есть он на самом деле, и как можно реально его изменить, — не предпринимать ничего, что могло бы повлечь за собою продление срока вашего заключения или даже смертную казнь. Мы с вами живем в эпоху, которая требует трезвого и холодного взгляда на вещи. И теперь еще больше, чем когда бы то ни было. Ведь нас так мало уже осталось.

И еще написал я письмо Либуссе Урганде Крессиде Картагена и Мендоса-Шилперик, герцогине Критской. Письмо, в котором были и жалобы, и укоры, и признания в любви. Видение рая, явленное ею мне, перевернуло всю мою душу, и теперь было бы слишком жестоко с ее стороны отказать мне в надежде добиться ключей, открывающих эту дверь в дивный мир. «Я жажду броситься в бесконечность», — говорит Гете, — «и воспарить над пугающей Бездной». О мадам, я уповаю на милость вашу, доверяюсь вам всем своим существом. Я буду вашим покорным слугою… и все в том же роде. Я присыпал листы песком, сложил их, надписал адреса и запечатал послания печатью фон Беков, — Знаком Чаши. Неужели чаша сия есть Грааль? Или, быть может, как я всегда полагал, чаша на семейном нашем гербе и вызвала к жизни легенды о некой таинственной связи, якобы существующей между фамилией нашей и Святым Граалем?

Поскольку адреса госпожи своей я не знал, я решил оставить письмо, для нее предназначенное, у сержанта Шустера. Я с нетерпением ждал рассвета, намереваясь лечь спать. Я боялся ночной темноты и кошмарных своих снов. Чтобы чем-то занять себя, я написал письмо и Монсорбье, — который, как я полагал, давно вернулся в Париж, — засвидетельствовал ему свое почтение и заверил его в том, что он непременно получит свою сатисфакцию, когда нам доведется встретиться в следующий раз. Тогда-то я и осознал, что пишу все это так, словно уверен в своей неминуемой смерти. Но тем не менее я набросал и записку для Шустера, — с приложением нескольких талеров, поблагодарил его за доброту, гостеприимство и неизменную благожелательность, а также попросил не думать худого, если вдруг выйдет так, что я съеду поспешно, даже не попрощавшись. Еще одну коротенькую записку адресовал я юным своим утопистам, отметив только, что их сердца лучше и чище, чем мир, в котором бьются они. Вы должны помнить, — писал я им, — что Южную Америку разумом не покорить; разум способен лишь приручить Зверя, что обитает внутри нашего естества. Я написал даже Сент-Одрану, и в письме сем содержалась фраза, которая вполне подошла бы для моего надгробия: Я склонялся к тому, чтобы стать настоящим мошенником, но обстоятельства мне помешали.

Когда человек полагает, что смертный час его близок, с каким отчаянием устремляется он всем своим существом к живым людям в надежде, что они, точно лодки, спущенные с тонущего корабля, вынесут что-то и от него на недостижимый берег. Еще письмо майренбургскому принцу с подробнейшим описанием столкновения нашего с шевалье с бароном и горячим молением уничтожить Законом и Действием зло сатанизма и оккультизма, каковые своим инфантильным безумием, опасным и вредоносным невежеством, изуверскою своею жестокостью угрожают благополучию великого града. Написал я и брату, Рихарду, открыв ему в общих чертах, как оказался я в рабстве у лжи и романтического вожделения, заверив, однако, что я способен еще различать что хорошо, а что плохо, пусть даже пока не решил окончательно, какой из путей изберу для себя, ибо я настолько же неуверен теперь в прошлой своей Добродетели, как и в нынешней Порочности.

Наконец рассвело. Дождь перестал, только на горизонте осталась тонкая белая полоса, стелющаяся под шквалом туманной дымки, что окутала небо снеговой пеленой. Положив последнее письмо поверх стопки готовых посланий, я улегся в постель и заснул безо всяческих сновидений. Проснулся я вновь оптимистом, разбуженный воплями Сент-Одрана, который кричал мне прямо в ухо:

— Впустите их на минуточку! Ваших юных утопистов. Ваших искателей Грааля. Тут я вспомнил, что утром сегодня они отбывают в Венецию.

— Входите, друзья мои. — Я был действительно рад еще раз увидеть их суровые и немного смущенные лица, устремленные к новой фазе постижения мира. Про себя я надеялся, что они все же отступятся прежде, чем доберутся до Перу. Выудив записку, для них предназначенную, из кучи писем, я вручил ее им.

— Наш корабль прибудет в Нью-Йорк или, может быть, Балтимор, — сказал Красный. — А оттуда уже мы отправимся дальше на юг, либо по морю, либо по суше — как выйдет.

— Лучше по суше, — посоветовал я, — дабы своими глазами увидеть, что предложил Золотой Век другим, тем, кто пришли раньше вас.