Читаем без скачивания Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью - Густа Фучик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Приближалось 7 ноября 1942 г. – 25-я годовщина образования Советского государства. Я уже не раз отмечала, что подавляющее большинство заключенных жило надеждой на Страну Советов. Мы твердо верили, что Советский Союз принесет национальную свободу Чехословакии и личную нам – узникам гестапо. Это убеждение было непоколебимым. Мы понимали: в этой грандиозной борьбе против фашизма судьба нашей страны, всего народа, каждого из нас тесно связана с судьбой Советского Союза.
Мы не верили в возможность освобождения с запада. Еще год назад Черчилль обещал открыть второй фронт. А его все не было. Одни только обещания, которые не в состоянии никого спасти. Помочь нам могли лишь активные действия Советской Армии.
Наконец настал день 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Погода стояла пасмурная. Но для заключенных в «четырехсотке» это был исключительный день. Когда утром Пошик привел меня в «четырехсотку», Юлек уже сидел на своем месте у умывальника. Пошик отправился за другими заключенными. С нами остался один Залуский. Юлек повернулся ко мне, наши взгляды встретились. Он поднял руку, сжатую в кулак, и улыбнулся. Это был праздничный салют. Спустя минуту я вновь посмотрела на Юлека. Он задумчиво глядел сквозь зарешеченное окно, и мысли его были далеко, вероятно, в Москве, на Красной площади, где сотни тысяч советских людей демонстрировали свою решимость разгромить фашизм.
Когда все заключенные заняли свои места, Юлек что-то шепнул рядом сидящему товарищу, тот наклонился к соседу, который в свою очередь передал эстафету дальше. По цепочке из уст в уста передавались только три слова: «Годовщина Октябрьской революции!» Но они оказывали магическое действие на заключенных. «Да, мы, быть может, умрем, но до конца останемся верны идеям социализма!»– говорили их глаза. Казалось, в «четырехсотке» – этом преддверии гестаповского ада – стало светлее.
Юлек прошептал несколько слов Залускому. И тот в торжественной тишине скомандовал: «Встать!». Все сразу поняли, что это значит. Надо было видеть, как дружно поднялись заключенные и стали «смирно!». Мысленно, про себя, мы пели «Интернационал». Так узники фашистской тюрьмы приветствовали великую Советскую страну, ее армию, ее народ, так мы отпраздновали 25-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
* * *
Каждый день в течение многих часов Юлек сидел в «четырехсотке», ничего не делая. Очевидно, это раздражало гестаповцев, приходивших сюда за заключенными. И вот одного из них осенила «гениальная» идея: поручить Фучику складывать туалетную бумагу. Поскольку бумажные листы оказались большими и одному человеку управиться с ними было трудновато, Юлек призвал на помощь заключенного, сидевшего напротив. Для того чтобы относить листы к столу Залуского и складывать их там, был привлечен еще один товарищ. Заключенные охотно соглашались работать с Юлеком, так как при этом могли без всякого риска поговорить с ним. Таким образом, резко возросла возможность контактов между ними. А в условиях «четырехсотки» это было очень важно. Используя создавшиеся возможности, Фучик помог многим узникам. Он оказывал посредничество в передаче поручений, содействовал пересылке писем на волю. Но это продолжалось недолго. Через несколько дней Бем заметил, что Юлек выполняет какую-то работу. А нужно сказать, что гестаповцы очень болезненно реагировали, если коллеги вмешивались в их следственные дела. Юлек был подследственным Бема.
– Кто тебе приказал это делать? – спросил он.
Юлек с невинным видом ответил:
– Господин Сауервайн.
Бем тут же вышел, не сказав больше ни слова. Вскоре влетел Сауервайн и молча забрал у Юлека «работу». Видимо, двое гестаповцев не на шутку схватились между собой.
Так примерно через неделю окончилась «карьера» Юлека. В душе он сожалел об этом. Да и остальные заключенные тоже.
И еще один случай произошел зимой. Как-то в «четырехсотку» зашли Фридрих и Вилке и приказали всем заключенным выйти. Мы недоумевали: что это значит? Но вскоре выяснилось: гестаповцы переезжали в другие кабинеты, и мы должны были перетаскивать мебель. В коридоре нас разделили на три группы и погнали в разные канцелярии. При этом Фридрих позаботился, чтобы я не оказалась в одной группе с Юлеком. Я попала в канцелярию самого Фридриха. Когда мы сдвинули шкаф, на наши головы посыпались сломанные палки и розги. Без этих орудий истязания Фридрих не обходился, и на каждом из них была кровь заключенных.
Юлек работал с другой группой. Они, так же как и мы, перетаскивали столы и шкафы. Работали не спеша, часто отдыхали, используя это время для разговоров. Когда обо всем было договорено, Юлек попросил вызвать Бема и сообщил ему, что «его» подследственные таскают мебель для других комиссаров! Бем поначалу был озадачен смелостью Фучика. Потом, взглянув на работающих, скомандовал:
– Построиться! Марш! – и увел всех обратно в «четырехсотку».
Глава XXII. Конец «Четырехсотки»
Осенью 1942 г. чех Нергр – садист и подручный гестаповца Фридриха – принес в «четырехсотку» перехваченное тайное письмо, написанное химическим карандашом на лоскутке материи, величиной с носовой платок. Нергр оставил письмо на столе у Ренека, поручив ему перевести на немецкий язык.
Как только Нергр вышел, Ренек высоко поднял кусок холста, якобы для того, чтобы лучше видеть текст. Он хотел привлечь внимание заключенного, которому было адресовано письмо. В «четырехсотке» в это время вместе с Залуским дежурил еще один надзиратель, в присутствии которого Ренек не смел разговаривать.
Однако никто из узников не проявил особого интереса к письму. Значит, адресата среди них нет. Ренек положил кусок полотна на стол так, чтобы написанное могли прочесть Мила Недвед и Юлек. Затем он переложил его на другой конец стола, ближе к Арношту Лоренцу. Письмо писала какая-то девушка, она ругала гестапо.
В обеденный перерыв это событие обсуждали коридорные. Они, как я уже упоминала, находились в закрытом закутке в коридоре, где могли довольно свободно разговаривать. Обменявшись мнениями, коридорные пришли к выводу, что письмо, вероятно, было послано с бельем в тюрьму Панкрац. Там его обнаружили эсэсовцы и передали в гестапо.
Несмотря на все усилия коридорных, ни в «четырехсотке», ни в тюрьме на Панкраце
