Читаем без скачивания Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи - Жан Флори

Вильгельм Тирский полагал, что Боэмунд после подписания Девольского договора вернулся в Апулию, но «следующим летом» тяжело заболел и спустя некоторое время скончался. Смерть, очевидно, не дала ему осуществить планы — ведь он успел подготовить флот, чтобы вернуться в Антиохию с оставшимися у него войсками, тогда как другие крестоносцы уже отправились в Иерусалим, согласно его договору с Алексеем[791]. Следовательно, Боэмунд должен был умереть летом или осенью 1109 года. Однако Вильгельм добавляет, что в тот же год скончался его тесть Филипп Французский, ушедший из жизни 29 июля 1108 года, что ставит сведения тирского прелата под сомнение. В данном случае большего доверия достойна Анна Комнина, ибо она лучше осведомлена об интересующих нас событиях. По словам принцессы, после Девольского договора Боэмунд вернулся в Апулию; «после этого он прожил не более шести месяцев и разделил общую участь»[792], что произошло в марте 1109 года.

Западные источники приписывают Боэмунду несколько большее число лет жизни. Большинство относит его смерть к 1111 году, не уточняя дня или месяца; согласно некоторым, произошло это в Бари. Но «Хроника Монте-Кассино» добавляет, что в том же году скончался его сводный брат Рожер Борса, а «Анналы Беневенто» уточняют, что умер он 22 февраля 1111 года[793]. В «Анонимной хронике Бари» указан лишь месяц: Рожер ушел из жизни в феврале, Боэмунд — в марте[794].

Это расхождение отмечено Ромуальдом Салернским. Он уточняет, что Боэмунд, чьи добродетели он восхваляет, умер спустя четырнадцать дней после своего сводного брата, герцога Рожера Борсы, и был погребен рядом с церковью Святого Савина в Каносе[795]. Данное уточнение позволило бы установить дату кончины Боэмунда — 7 марта 1111 года. Согласно церковной книге молемского аббатства, Боэмунд умер 6 марта, но год смерти не указан[796]. Другой перечень усопших, представленный в манускрипте Монте-Кассино, датированный XV веком и изданный Людовико Муратори[797], указывает дату смерти 7 марта, но, опять же, без года кончины. Упоминание о смерти Боэмунда следует за заметкой о кончине короля Карла Сицилийского в январе 1285 году и смерти короля Фердинанда (?) в феврале 1394 года. Другие не датированы вовсе. Значит, из упоминаний, касающихся года смерти Боэмунда, нельзя сделать какие-либо выводы. Гвиберт Ножанский, не сообщая какой-либо даты, выдвигает идею о том, что Боэмунд был отравлен[798], — безосновательное подозрение, которое ничто не позволяет взять на веру.

Современные историки в большинстве своем допускают, что Боэмунд умер 6 марта 1111 года. Напротив, Анита Р. Гадолен попыталась примирить указания хронистов Востока и Запада, предположив, что Боэмунд скончался в марте 1109 года; в данном случае она опиралась на свидетельство Анны Комниной, которая, по ее мнению, вряд ли могла не знать даты смерти злейшего врага ее отца. Возможно, сначала Боэмунд был временно погребен в Бари, пока в Каносе не возвели мавзолей, предназначенный для его гроба. 6 марта 1111 года, спустя четырнадцать дней после похорон его сводного брата, состоялось повторное погребение Боэмунда. Эта гипотеза — привлекательная, несмотря на свой предположительный характер, — не была, на мой взгляд, удостоена того внимания, какого она заслуживает[799]. Насколько мне известно, никто так и не смог представить убедительных аргументов против этой версии. Вопрос остается открытым, даже несмотря на то что дата «6 марта 1111 года» кажется наиболее вероятной. Если остановиться на ней, выходит, что Боэмунд по доброй воле отказался возвращаться в Антиохию — либо вследствие тяжелой болезни, либо не желая, чтобы его вынудили соблюдать условия Девольского договора. Впрочем, на решение Боэмунда могли повлиять одновременно оба этих обстоятельства.

Как бы то ни было, мавзолей Боэмунда, находящийся рядом с кафедральной церковью Святого Савина в Каносе, должно быть, возвели по приказу его вдовы, которая, возможно, выполняла распоряжения самого Боэмунда, как предполагал Эмиль Берто. Искусствоведы отмечают восточный характер постройки, не сходясь во мнении, однако, относительно истоков оказанного влияния. Сегодня ученые еще в большей степени, чем Берто, в свое время предлагавший эту идею, настаивают на византийском, а не мусульманском влиянии[800].

Купол, увенчивающий гробницу, и крестообразная форма мавзолея — это, очевидно, следы византийского влияния. Можно спросить себя, не пошел ли Боэмунд на такой шаг сознательно, желая превратить свой мавзолей (в более скромном масштабе) в символический мемориал своих имперских амбиций, отмежевавшись тем самым от погребальной традиции Готвилей, похороненных в церкви Святой Троицы в Венозе[801].

Каковы могли быть причины такого выбора? Со своей стороны я, как и Анна Вартон Эпштейн, полагаю, что Боэмунд таким образом хотел представить себя восточным правителем, а не просто норманнским рыцарем, сеньором Апулии и Калабрии. Когда он испытал необходимость изложить свои взгляды на собственное положение в такой «архитектурной идеологии»? Конечно, не перед его прибытием в Италию и Францию, ни даже в 1107 году, когда он надеялся победить Алексея и основать империю, о которой мы уже говорили. Скорее всего, к такому замыслу он пришел уже после Девольского договора. Согласно Вильяму Б. Маккуину, своим стилем мавзолей обязан человеку из окружения Боэмунда, который знал об устремлениях своего господина и пожелал символизировать их таким способом. Если Боэмунд скончался в 1109 году, понятно, что ему пришлось ждать два года, чтобы осуществить этот проект и воплотить этот символ в его последнем прибежище.

Впрочем, такая интерпретация не означает, что Боэмунд умер именно в 1109 году. Известно, что Констанция в это время пожаловала Бари грамоту, что могло указывать на то, что ее супруг был уже мертв или по крайней мере болен. В последнем случае очень вероятно, что он сам отдал распоряжения касательно будущей постройки своего мавзолея в Каносе. Обычно против этой гипотезы выдвигают сообщение Вильгельма Тирского о том, что Боэмунд вместе с флотом и армией готовился возвратиться в Антиохию. Со своей стороны, я сомневаюсь в правдивости этого свидетельства, поскольку Вильгельм Тирский был единственным, кто упомянул об этой подготовке, и к тому же имел слишком мало возможностей, чтобы разузнать что-либо о ней на Востоке спустя два поколения. В нем я скорее вижу поощрительное замечание со стороны Вильгельма, сделанное в тот самый момент, когда тирский архиепископ пытался добиться от Западной Европы военной помощи для латинского Востока.

Чтобы понять намерение Боэмунда, нам нужно принять во внимание его амбиции, прагматичность, политический гений и религиозность, которую напрасно было бы не учитывать. В Деволе он подписал договор с императором Алексеем и обязался соблюдать его, поклявшись на Евангелии и священных реликвиях, связанных со страстями Христовыми. Любой историк, знакомый со средневековым менталитетом, знает, что такие сакрализованные действия обладали высочайшей значимостью и люди относились к ним необычайно серьезно. Но так обстоит дело со средневековыми актами, которым, как и юридическим актам, в письменной культуре придан обрядовый характер: должна быть соблюдена форма — в гораздо большей степени, нежели содержание. Правосудие нашего времени порой признает недействительным и несуществующим столь значительный акт, как приговор присяжных заседателей, стоит лишь малейшему, но неопровержимому нарушению формы нанести удар по его юридической ценности. Люди средневековья были не менее сообразительными и ловкими в умении «повернуть закон, что дышло» или избежать взятых на себя обязательств. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить знаменитый пример Изольды, поклявшейся на священных реликвиях в том, что она никогда не принимала на своем ложе другого мужчину, кроме как своего супруга, короля Марка… и нищего прокаженного, который перенес ее через брод (и которым был, конечно, ее возлюбленный Тристан). Изольду нельзя считать клятвопреступницей, поскольку все, что она сказала под присягой, строго соответствует истине.

В Деволе Боэмунд согласился стать подданным Алексея и верно служить ему, то есть пожизненно управлять от его имени землями Антиохии, которые после его смерти должны были перейти в безраздельную власть Византии. Он обязался принудить силой своего племянника Танкреда принять этот договор — на тот случай, если у последнего, выполняющего обязанности регента в Антиохии, возникнет искушение ему воспротивиться. Судьба Антиохии находилась в руках Боэмунда на законном основании. Но на деле она была в руках Танкреда. Поскольку Танкред не считался с Девольским договором и не принимал его, а Боэмунд так и не вернулся в Антиохию, чтобы, согласно своим обещаниям, вынудить племянника соблюдать его условия, Девольскому соглашению суждено было остаться мертвой буквой закона.