Читаем без скачивания Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

— Ладно, — сказал я, когда мы спустились к берегу озера, — я пойду. Счастливого пути! — я переждал разноголосые отклики, улыбаясь. А потом добавил — для Вадима, задержавшегося возле меня: — И всё-таки тут всё не просто так, Вадим. Будь поосторожнее.

— Пройдём, как тени, — улыбнулся он в ответ, пожимая мне руку. — Через неделю — жди!

И побежал, догоняя своих, идущих по галечному берегу.

Я не стал задерживаться. И оглядываться тоже не стал…

…Около полудня — после трёхчасовой засидки — мне удалось подстрелить самца косули. Было это километрах в пятнадцати от «дома», и я уже мрачно предвкушал удовольствие тащить тушу — даже обезглавленная, без копыт и выпотрошенная, она весила килограммов тридцать. Три месяца назад я бы не поднял такое на плечи, а если бы кто-то взвалил — переломился бы. Сейчас вполне мог унести, но мысль о пятнадцатикилометровом походе таким грузом не воодушевляла. Тем более, что тушка продолжала вяло кровоточить, и дело не в том, что я боялся испачкаться. Тут не лесопарк, и на кровавую тропинку может встать любая зараза. В окрестностях имелся по крайней мере один пещерный лев — мы его слышали, и этого было достаточно, ещё и видеть его никому не хотелось.

Во мне — странная штука жизнь! — наверное, сохранились отголоски жизней предков. Кто-то из них стопроцентно был охотником. А может — и не один. Я замечал за собой, что даже с грузом хожу быстро и бесшумно — не как Андрюшка Альхимович, конечно, но всё равно. Правда, вспотел я сразу, и кровь подтекала на левое плечо, да ещё липла разная мошкара.

Я возвращался коротким путём, ориентируясь при подъёмах на похожую на трезубец седловину перевала — там, левее левого зубца, располагалась наша пещера. Но подъёмы я старался проскакивать быстро, рысью — просто на всякий случай.

И всё-таки именно на одном из подъёмов — отмахав уже полпути — я остановился. Мне послышались справа внизу, из леса, звуки — стук и шум, отдалённые и плохо различимые.

Я присел, сбрасывая косулю. Положил на неё один из метательных ножей. И двинулся на спуск. Мной двигало осторожное любопытство. Шум в лесу производят только люди — и аллес. Наши шумят? А с чего бы?

Такое ощущение — по слуху, конечно, — что там рубят дерево. Дровами мы уже начали запасаться, но рубить старались сухостой и при этом так не орали…

А ещё через минуту я понял, что орут негры. Так вопить, лаять, скрежетать могли только они.

Я остановился, расстегнув кобуру, отступая за дерево. Прислушался снова и всмотрелся. Сталь не лязгает. Но они явно развлекаются рубкой деревьев — ещё раз, с чего бы это? И кто им дал такое право — рубить деревья в черте моего княжества?

Я заскользил от дерева к дереву, осторожно раздвигая ладонью папоротник, порыжевший к осени. И, сделав десяток шагов, обнаружил четверых человекообразных.

Они и правда были заняты порубкой. Двое работали своими топорами, срубая молодой дуб — твердая древесина упруго звенела под чёрными лезвиями. Ещё двое отдыхали на траве, задрав головы, и каркали, что-то обсуждая.

Я проследил за их взглядами и мысленно сочно сплюнул. В развилке двух толстых ветвей — метрах в шести над землёй — виднелся человек. Всё, что я мог понять — вроде бы в джинсах, ни возраст, ни пол понять было невозможно. Ещё я видел торчащие в ветвях три толлы — метательных ножа. Кидали снизу вверх, попасть не могли.

Один из негров продолжал рубить. Второй несколько раз пнул дерево босой лапой и зашёлся мерзким смехом. Наверху послышался истошный вскрик, листья затряслись, мелькнула рука, вцепившаяся в ветку… Кажется, прячущийся там человек окончательно обалдел от страха и думал только об одном — не сорваться. Но было предельно ясно, что ещё через полчаса дуб завалят, и неграм этого древолаза даже не придётся убивать — расшибётся о землю сам.

— Да что ж вам всем дома-то не сидится? — вздохнул я, взводя наган. — Что ж вы жить-то мешаете?

Я ощущал что-то вроде тяжёлой, надоедливой усталости при виде этих негров — так, словно это были тараканы или клопы: жить мешают, надоели, под сковородками путаются, дело делать не дают… Наверное, подобное ощущение вызывали у моих предков какие-нибудь печенеги или монголы. Даже не ненависть, а именно вот так…

…Не люблю топоров. Именно поэтому я влепил тем, что рубили дерево, по пуле в голову. Вообще-то, если по уму, надо было (и можно было) застрелить всех четверых. Но патронов у меня совсем почти не оставалось, поэтому я вымахнул вперёд. Успевший повернуться чернокожий товарищ что-то жизнеутверждающе хрюкнул, когда я раскроил ему голову, а потом завалился вбок, смешно дёргая ногами.

Только вот палаш у меня завяз подлейшим образом, а последний негр отскочил на корточках, словно большая жаба, распрямился и…

И бросился бежать.

Ещё недавно я не умел метать ножи. Да и сейчас мне было ещё весьма далеко до Басса или Фирса. Вот только негру это не помогло — нож воткнулся ему в основание черепа.

Я неспешно подошёл к трупу, высвободил нож, вытер его и убрал. Потом перезарядил опустевшие гнёзда револьвера. Почистил палаш. И, подойдя к дубу, предложил, не поднимая головы:

— Спускайся, поговорим.

Мальчишку звали Богуш Скалон. Насколько я сумел понять из сбивчивой всхлипывающей речи, ему было тринадцать лет, и до недавнего времени (до вчера) он жил в южно-польском городке Паронин. Если мы считали, что не повезло нам, то, слушая постоянно вытирающего нос рукавом ветровки поляка, я начал менять мнение. Богуш и ещё двое мальчишек — его друзей — вчера вечером пошли погулять на окраину. Понимать его речь мне было довольно легко, хотя приходилось вслушиваться в быстрые, пришепётывающие и цокающие звуки. В отличие от, например, нас с Танюшкой, польские мальчишки оказались лишены внешних ориентиров и забеспокоились только когда стали возвращаться — а вернуться всё никак не получалось. Сперва они решили, что попросту заблудились. А больше ничего решить не успели, потому что ввалились в лапы неграм.

Богуш не сошёл с ума только из-за пластичности психики у нашего брата-подростка. Его друзей изнасиловали, убили и съели (я стиснул зубы, вспомнив румынского мальчишку, с которым был в своём коротком, но страшном плену) Сам Богуш каким-то чудом сумел освободиться и всю ночь бродил по окрестностям, окончательно заклинив от страха и непонимания. Утром он заснул, проснулся уже после полудня — и, не успев сделать и десятка шагов, буквально воткнулся в негров, от которых спасся на дереве. Лазить по ним негры не умели и после недолгого совещания начали рубить дуб. Тут и появился я, в корне изменив ситуацию.