Читаем без скачивания День Дьявола - Эндрю Майкл Хёрли

Я немного поспал, хотя не помню, как мне удалось заснуть на холодном полу. А когда я проснулся, дневной свет уже проникал внутрь сквозь щели ставней на окнах и просачивался под дверью. Отец закашлялся и перевернулся на другой бок. Ветер стих, и в пустошах царило спокойствие. Я прислушивался несколько минут, размышляя, услышу ли я в тишине, как зовет Кэт. Но она должна была вернуться на ферму. Сейчас наверняка собирается вместе со всеми идти нас искать.

Огонь почти потух, но было видно, как дышат во сне Отец и Мушкет. Ночью идти в спальню без фонаря искать что-то, что можно сжечь, было бессмысленно, но теперь в полумраке я увидел, что дверь туда почти слетела спетель и приоткрылась. Мне показалось, что там светлее, чем в комнате, где мы спали, и когда я приподнял дверь, чтобы открыть ее и войти, я увидел, что одна из ставен упала и внутрь проникает все тот же тускло-серый дневной свет, что и в окно подсобки на ферме. Снегопад прекратился, и под низкими облаками во все стороны тянулись пустоши. Повсюду, вплоть до порозовевшего края на востоке, лежали сугробы.

В этом месте, где когда-то провели ночь Гидеон Деннинг и Эллины, практически ничего не осталось. Деревянных коек больше не было, железная печка, которая согревала их, отправилась, очевидно, в утиль. Осталось только несколько сломанных стульев у противоположной стены. А еще в помещении стояла сильнейшая вонь, напомнившая мне туалет в Испании.

С верха котловины сторожка, может быть, и выглядела прочной, но изнутри она постепенно сгнивала. Балки на потолке десятилетиями поливал дождь, и на них образовался плотный слой белой плесени. Штукатурка на стенах блестела от выступившей влаги, а в тех местах, где деревянный настил полностью сгнил, проросла высокая трава. Доски почернели из-за протечек в крыше, и казалось, что они треснут и сломаются, стоит только наступить на них.

Сколько еще простоит этот дом, прежде чем пустошь его поглотит? Сто лет? Двести? А может быть, дольше. Но однажды он рухнет. Ветер вырвет, как старые зубы, одну за другой сланцевую черепицу, а дождь в конце концов докончит то, что начало гнить из-за повышенной влажности. Расслоившиеся балки изогнутся и упадут. Растрескается штукатурка, и каждую зиму в ее трещинах будет образовываться лед, постепенно раздвигая их, отдирая куски цемента и обнажая кирпичную кладку. И все здесь будет приходить в упадок, отданное во власть времени и непогоды. Дожди размоют раствор, под ударами штормов обрушится стена. Возможно, труба простоит еще долго после того, как все остальное развалится. Последним останется стоять камин, но гроздья винограда и скачущие олени на барельефе постепенно сточит песок. И тогда Окаянному негде будет жить, и побредет он прочь от пустошей в поисках другой, приглянувшейся ему долины.

Кто-то здесь был, причем недавно. Полупустая банка с собачьим кормом стояла открытая на полу, из нее торчала ложка. Повсюду валялись окурки и горелые спички. Возможно, здесь после охоты на куропаток укрывались от непогоды парни из деревни или откуда-нибудь из Вайрсдейла. Кормили своих терьеров, чистили ружья и ждали, когда прекратится Дождь.

А потом я наткнулся на автомобильный аккумулятор и набор плоскогубцев, рядом валялась пара сапог. И вонь в комнате была слишком сильной – мясной корм для собак так не воняет.

Присмотревшись, за опрокинутыми стульями я обнаружил чье-то тело. Человек лежал, свернувшись в клубок, лицом к стене, выставив голые ступни цвета баклажана. Я ждал, что человек пошевелится или проснется, хотя знал, что этого не будет. Никто не ложится в такой неудобной позе, собираясь заснуть. К тому же было слишком холодно, чтобы спать в одной майке.

Подойдя поближе, к самому пятну, вытекшему из-под тела и засохшему, я узнал растрепанные волосы и ухо без мочки. Мне знаком был костлявый нос, и, хотя пальцы были сломаны, я узнал руку с татуировкой: Лиз и Грейс. Но кровь на теле и на одежде была не его. Джефф лежал среди останков другого тела, растерзанного, как те овцы, которых мы нашли в пустоши.

Мушкет теперь уже присоединился ко мне и, шарахнувшись от банки с собачьим кормом, принялся обнюхивать обрывки тряпья, разбросанные на полу. В углу комнаты он нашел отлетевший в сторону кусок человеческой плоти. Пес залаял и уставился на меня, ожидая разрешения сожрать обнаруженные им пальцы, на каждом из которых было надето по серебряному кольцу.

В другой комнате Отец уже потягивался и звал меня, и я, выгнав пинком Мушкета, закрыл насколько возможно плотнее дверь спальни.

– Чем ты занимаешься? – спросил Отец.

– Ты замерз, – сказал я, – и я подумал, что, может быть, найду там что-нибудь, чтобы разжечь огонь.

– Брось, – сказал он. – Мы не будем здесь оставаться. Пора идти.

Он понимал, что на рассвете все отправятся нас искать, и не хотел, чтобы они миля за милей прочесывали всю пустошь. Ему казалось, что не следует оставаться здесь после Загона. Отец не особенно высказывался, но у него, как и у меня, было ощущение, что мы вторглись в чужие владения. И нам совсем не нужно, чтобы народ кричал и свистел, разыскивая нас. Будет лучше, если мы постараемся как можно быстрее выбраться отсюда и незаметно вернемся в Долину в надежде, что Дьявол нас не заметит.

Весна

Несколько дней подряд шли проливные дожди, и снег, неожиданно выпавший осенью, когда умер Старик, растаял, оставив после себя грязь и пронизывающую сырость. Прошло Рождество, а в январе наступила настоящая зима. Нам, как обычно, оказалось хуже всех. Фермы были отрезаны от всего мира, трубы замерзли, изгороди полегли под тяжестью снега, а Мушкет простудился, и с ним пришлось нянчиться, как со стареньким дедушкой.

Морозы стояли до середины февраля, но потом в Долину постепенно начали проникать солнечные лучи, в ущельях наступило время капели, и обнажились пещерки, где появились первые подснежники и пролеска. Река, так долго скованная льдом, с шумом вырвалась на свободу, переполнившись талой водой. Март сменился апрелем, и, когда все расцвело и в небе поплыли высокие облака, начали появляться на свет ягнята. Вот так оно было и в этом году.

Я оказался таким же чокнутым, как и Отец, и каким был Старик. Не могу оставлять загоны надолго. Кстати, и Кэт ничем не лучше. Ей рожать второго через месяц, и я говорю ей, чтобы не брала себе в голову, что там происходит, но она не слушает. Говорит, она такая толстая, что все равно не может спать, так уж она лучше как-нибудь приковыляет в загоны и поможет мне с ночным дежурством. Еще она говорит, что