Читаем без скачивания Остановка. Неслучившиеся истории - Роман Валерьевич Сенчин

Некоторое время Валентину Петровну занимал телевизор. Пристрастилась, хотя всю жизнь считала его способом убить время. Именно убить, а не полезно провести. И вот теперь смотрела разные передачи. Хватило, правда, на неполные две недели. Реклама стала раздражать так, что прямо трясло. Передачи про несчастных людей, про грядущую катастрофу планеты, про коронавирус этот ужасный, и тут – раз! – и реклама банка, счастливые люди. «Возьми кредит, и всё наладится». И так постоянно, каждые десять минут, и по всем каналам, и разные банки…

Еще до мужниного инсульта Валентина Петровна стала бороться с его курением. Молодым муж высмаливал чуть ли не по две пачки. Что-нибудь сделает и садится перекурить. Даже пустяковое дело. Но тогда терпела, а потом стала напоминать: «Ведь только курил. Не надо». Муж сначала сердился, бывали и ссоры, после инсульта же стал кивать: «Да-да».

Постепенно она сделала так, что пачки у мужа при себе не было. Выдавала по одной, когда просил. Или не выдавала, если курил недавно. И просила-требовала каждый раз: «Половину только. Врачи вообще запретили».

И вот несколько дней муж совсем не просил покурить. Лежал, лежал, потом, пыхтя и задыхаясь, поднимался, тащился к ведру. Потом так же обратно. Почти не ел. Спал или не спал, Валентина Петровна понять не могла. Пыталась тормошить его, окликала, он отвечал будто издалека и неразборчиво. Переспрашивать не решалась – казалось, начнет объяснять, и последние силы уйдут. Кончатся. И тогда всё…

Календарь показывал, что дни сокращаются, но для Валентины Петровны они тянулись. Долго, бесконечно долго. Просыпалась в шестом часу утра, засыпала после десяти вечера. Примерно шестнадцать часов. И чем их занять… Раньше огород, когда-то были куры, до них кролики, коза, свиньи… А что теперь? Делала необходимое, передыхала, переключая каналы телевизора. И везде или реклама банков, или слезы, или закадровый идиотский смех. Выключала, шла на кухню, по дороге окликала мужа:

– Толя!

Он, после паузы, мычал.

– Толя, есть будешь?

– Нет… не хочу. – И после новой паузы: – Спасиб…

– Надо. Вставай.

Если муж не приходил, несла ему. Бывало, он поднимался и брел за кухонный стол, бывало, ел с ложки, а иногда смыкал губы и сквозь них тянул:

– Не хочу-у.

Настаивать у нее не было мочи.

Сегодня днем муж сам, без ее призывов, пришел на кухню. Постоял, оглядываясь, словно оказался в незнакомом месте, потом остановил взгляд на Валентине Петровне и попросил жалобно как-то, как извиняясь:

– Дай сигаретку.

И ее это обрадовало, ободрило так, что забыла предложить сначала поесть, достала из буфета пачку, выхватила сигарету.

– Держи.

– Спасибо.

– Как ты?

– Непонятно… пока.

Присел на табуретку возле печки, чиркнул спичкой.

Потек по избе табачный дым. И Валентине Петровне представилось, что муж здоров, пришел после работы во дворе, разделся и теперь перекуривает перед обедом. Так было раньше. Может, так еще будет.

Хлебовозка

Три раза в неделю Виктор загружал «Газель» булками, сдобами, пирожками, слоеной выпечкой и ехал из своей Знаменки в Захолмово и Пригорное.

Это в какие-то, может, давние времена крестьяне сами замешивали тесто, пекли хлеба. Говорят, у горожан такая мода появилась: покупают хлебопечку и делают хлеб сами. Правда, неизвестно, надолго ли их хватает. Тем более в городе магазины на каждом шагу.

В деревнях к его «Газели» выстраивалась очередь на каждой остановке. Брали обычно помногу, и сладкое тоже. Явно не пекут и не жарят сами. А когда до последних дворов не хватало товара, то потом, через два дня, его обидно ругали. Вернее, укоряли: «Оставили нас без еды… Нельзя ведь так… Вы о нас-то подумайте…»

В деревнях, особенно с сентября до мая, жили по большей части пожилые, поэтому укоры кололи особенно больно.

Виктор был местный, знаменский. Окончил школу, сходил в армию, сдал на права. Это его и кормило – взяли водителем в единственную на три деревни пекарню, и уже больше десяти лет он водил эту «Газель», развозил хлеб. Однообразно, иногда скучно, а бывает, и так хорошо на душе становится…

Вот катишь по той дороге, асфальтовой двухполоске, по которой накатал уже, наверно, больше, чем вокруг света, замечаешь знакомые елочки, кусты, видишь, что сосенки на заброшенных картофельных полях всё выше и выше, и как-то… Чувство, что это твое. Пусть ты ни разу не выходил на этот пригорок, не сидел на этом громадном стволе упавшей сосны, но, когда по два раза в день три раза в неделю видишь эти места и приметы, считаешь их своими.

Интересно, например, как трава территорию захватывает. Едешь в один год – три-четыре синеньких пятнышка. Ясно, цветочки какие-то. На другой год этих пятнышек десятка два. На третий – половина полянки. Одно вытесняет другое.

Весна, лето, осень, зима… Не то что в каждое время года, а каждый раз пейзаж – другой. Да, всё знакомо, и в то же время ново… Может, конечно, и не так уж ново – больше придумываешь, фантазируешь, чтоб не свихнуться от однообразия.

Виктор и дорожит своим местом – не так-то просто найти работу в селе, – и тяготится. Вроде бы семнадцать километров туда, семнадцать обратно, но это всё те же километры, что и месяц назад, и год, и десять лет. И люди в основном одни и те же. Сумки у них одни и те же, одежда одна и та же, да и покупают чаще всего одно и то же. У кого корова – булок по десять дешевого белого, у кого собаки – булок по пять. Для себя – нарезку белую и черную, сдобы, пироги с капустой, с луком-яйцами. Изредка, если внуки приезжают или есть дети маленькие, кексы, слоеные печенюшки.

Разговоры почти не заводились. Так, молчком. Вернее, говорят, что надо, а Виктор подает. Считает в уме или на липком, захватанном калькуляторе, называет сумму…

Последней остановкой хлебовозки была улица Заозерная в Захолмове. И эта остановка – самая проблемная, что ли. Виктор всегда морщится, когда подъезжает к ней.

Там живут две бабушки – баба Нина Тяпова и баба Женя Белякова. И из-за чего-то у них случилась вражда. Подходили всегда порознь. Если Тяпова первой успевает, Белякова останавливается в нескольких метрах и даже не смотрит в сторону хлебовозки; если Белякова – Тяпова делает то же самое. Виктора это и забавляло, и вызывало сочувствие: вот живут через два двора друг от друга всю жизнь – и всю жизнь или многие годы вот так.

И последнее время, словно действительно сговорившись при своей вражде, просили: «Останавливайся ближе к моим