Читаем без скачивания Вчерашний скандал - Лоретта Чейз

Он положил ей руку на живот и надавил. Оливия послушно легла на стол, извиваясь, постанывая и произнося бессмысленные слова.

О Боже мой о Боже мой о Боже мой…

У неё внутри изверглись вулканы, она задрожала, и её накрыло мощной огненной волной, которая возносила её всё выше и выше, швырнула в небо и сбросила на землю, разбитую вдребезги.

О Боже мой о Боже мой о Боже мой.

Раздался голос Перегрина, хриплый и тихий:

— Ты вся дрожишь. Мне придётся согреть тебя изнутри.

— Ради всего святого, Лайл, скорее!

Она расслышала его короткий смешок и шорох одежды. Тут он вошёл в неё. Она метнулась к нему, с широко раскрытыми глазами, и попала прямо в его объятия.

Перегрин замер, тоже раскрыв глаза:

— Больно?

— Нет. О, нет. Совершенно наоборот…. О, Лайл. Боже мой.

Прошлой ночью ей было больно, она чувствовала жжение даже в самые лучшие моменты. На сей раз всё оказалось по-другому. Он наполнил её собой, он был горячим и таким замечательным. Оливия потянулась к его плечам, чтобы прижаться к нему теснее и полнее ощущать. Она пошевелила бёдрами.

— О, да, — произнесла она. — Вот так.

На ней не было ни клочка ткани, а его единственная обнажённая часть тела — член, ритмично двигающийся у неё внутри, и это было чудесно. Чудесно быть нагой. Чудесно чувствовать его в себе.

— Это так неправильно, — проговорила Оливия.

— Да.

— Это идеально.

— О, Оливия.

На этом разговоры прекратились. Он поцеловал её. Их бесконечный льнущий поцелуй длился, в то время как их тела раскачивались вместе, всё быстрее и яростнее. И снова волна подхватила Оливию, унося вверх. Эта волна подбросила её до небес, она увидела звёзды, и рассмеялась. И смеясь, проговорила «я люблю тебя».

Та же самая волна бережно принесла её обратно. Оливия поцеловала Перегрина в щёку, и в шею, и в губы. Она выдохнула:

— Я люблю тебя.

И потеряла сознание.

Глава 17

Лайл ощутил, как она обмякла в его объятиях.

Он в ошеломлении смотрел на неё. Оливия мигнула и взглянула на него широко раскрытыми, изумлёнными синими глазами. Сердце Перегрина облегчённо подпрыгнуло.

— Надеюсь, ты лишилась чувств от экстаза, — ворчливо проговорил он.

— Да, — ответила она. — О, Боже мой!

Она сказала, что любит его.

Он взял её за руку, на которой было надето одно-единственное кольцо.

— Что это?

— Это кольцо, — ответила Оливия.

— Что за камень?

— Скарабей, — пояснила она. — Твой подарок. Ты, наверное, не помнишь.

Лайл помнил. Этого скарабея он прислал ей с письмом давным-давно.

— А я оправила его в кольцо, — продолжила девушка.

— Когда?

— Сразу после того, как передумала делать из него ожерелье или браслет. Я подумала, что кольцо я смогу носить всегда.

Перегрин смотрел на кольцо.

Всегда.

Всё это время.

Десятки разорванных помолвок и Происшествий, которые заканчивались Изгнаниями. Сколько писем она ему написала, начинающихся со слов «Я снова покрыла себя ПОЗОРОМ» или «Они отправляют меня в Деревню, пока всё не успокоится».

Оливия, беспечная и безрассудная, живущая по собственным правилам. Но, несмотря на это всё, она хранила верность ему, на свой собственный лад.

— Ты надевала его на вечер у прабабушки? — спросил Лайл.

— Разумеется, надевала, — подтвердила она. — Я постоянно его ношу. Оно позволяет мне чувствовать, что ты всегда… под рукой.

Оливия рассмеялась.

— Ужас, — проговорил он. — Такой ужасный каламбур при подобных обстоятельствах. Ты сидишь тут, совершенно голая.

— Да, и это восхитительно. Я никогда раньше не сидела голой перед окном. Очень освежающий опыт, во всех смыслах. Ты очень изобретателен.

Только сидит она, обнажённая и смеющаяся, в окне холодной комнаты холодного замка. Это зрелище напомнило ему о … Египте.

Однако зрелище подобного рода он не желал бы делить с остальным миром. К счастью, замковые окна располагались в нишах. Эта ниша была, хотя неглубокая, но маленькая. Иначе рабочим внизу было бы на что посмотреть.

А Оливия, вероятно, не стала бы возражать.

— Да, ну, тогда это показалось правильным поступком, — сказал он. — Единственно правильным, на самом деле. В том-то и беда, как видишь, когда начинаешь заниматься этими вещами.

Говоря, он вытянул из груды одежды на полу её шаль и накинул на Оливию. Он заправил свою рубашку обратно в брюки и застегнул их.

Перегрин собирал её одежду, сопротивляясь искушению зарыться в нее лицом. Он набросил девушке на голову сорочку.

— Постарайся не подхватить воспаление лёгких, — сказал он.

— Оно бы стоило того, — заметила она. — Ты собираешься одевать меня?

— Я это всё снял, — ответил Перегрин. — И могу надеть обратно.

Он продолжал возиться с её корсетом:

— Ты можешь повернуться? Гораздо легче возиться с этими штучками, когда они перед тобой.

— Даже Бэйли не может снять его, не вращая меня из стороны в сторону, — сказала Оливия. — Удивительно, что ты расстегнул все крючки и развязал все тесёмки.

— Я изучал конструкцию твоего наряда, — отвечал он. — Твоя одежда сильно изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз. С каждым моим возвращением она становится всё сложнее.

— А тебе нужно её разгадать, — сказала она, — как ты расшифровываешь приводящие в замешательства строчки иероглифов.

— Это не вполне интеллектуальное занятие, — возразил Перегрин.

Он поднял её чулки и панталоны.

— Это я сама могу надеть.

— Я их снимал, — ответил он. — И я верну их на место.

Он никогда не уделял пристального внимания женской одежде, и, в самом деле, здесь было на что посмотреть — многочисленные слои со сложными механизмами расстёгивания и застёгивания. Но одежда Оливии зачаровала его. Он изучил её, сам того не сознавая.

Он натянул чулок на тонкую ступню, на изящный подъём лодыжки и вверх, по нежной округлости икры, вверх, по колену. Что-то сжало его сердце, сдавливая и сдавливая. Он завязал подвязку и проделал тот же ритуал со второй ногой.

Это была, возможно, своеобразная пытка, но она ничто в сравнении с наслаждением действом раздевания и одевания Оливии, так словно она ему принадлежит.

— Ты детально разобрался в моей одежде, — проговорила она.

— Я мастер в том, что касается деталей.

— И ты всё ещё в состоянии разгадать тайну Загадочного документа.

Лайл сделал паузу, расправляя её панталоны. Он совершенно забыл о той бумажке.

Но ведь это лишь кусок бумаги, загадка для ума.