Читаем без скачивания История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим - Уильям Теккерей

И тут Эсмонд по просьбе гостеприимного хозяина рассказал все, что знал о сражении при Бленгейме, пролил на стол aliquid meri {Немного вина (лат.).}, чтобы обозначить реку, и с помощью щепотки трубочного табаку изобразил действия на левом фланге, в которых принимал участие.

Две или три страницы готовых уже стихов лежали тут же на столе, рядом со стаканами и бутылкой, и Дик, хорошенько подкрепившись содержимым последней, взял в руки эти листки, исписанные изящным, четким почерком почти без помарок и исправлений, и принялся читать вслух с большим подъемом и выразительностью. Там, где в стихах следовала пауза, восторженный чтец останавливался и разражался рукоплесканиями.

У Эсмонда восторги Аддисонова друга вызвали улыбку.

- Вы мне напоминаете немецких бюргеров или мозельских князей, - сказал он, - когда бы наша армия ни расположилась на привал, они тотчас же отправляли посольство с приветствиями главнокомандующему и пальбой из всех пушек салютовали нам с городских стен.

- А после того пили здоровье великого полководца, не правда ли? весело подхватил капитан Стиль, наполняя свой стакан; с подобным признанием заслуг приятеля он никогда не мешкал.

- А герцог, раз уж вам угодно, чтобы я играл роль его светлости, сказал мистер Аддисон, слегка покраснев и улыбаясь, - тотчас же поднимал ответный кубок. Августейший курфюрст ковент-гарденский, я пью здоровье вашего высочества. - И он налил себе вина. Джозеф не более Дика нуждался в поощрении к подобного рода забавам, но вино, казалось, никогда не затуманивало сознания мистера Аддисона, оно лишь развязывало ему язык, тогда как капитану Стилю достаточно было одной бутылки, чтобы слова и мысли перестали ему повиноваться.

Каковы бы ни были читанные стихи - а по правде сказать, некоторые из них показались мистеру Эсмонду довольно заурядными, - восторги Дика ничуть не уменьшались, и в каждой строчке, вышедшей из-под Аддисонова пера, Стиль видел истинный шедевр. Наконец он дошел до того места поэмы, где бард с такою же легкостью, как он стал бы описывать бал в опере или же безобидный кулачный бой на деревенской ярмарке, говорит о том кровавом и жестоком эпизоде кампании, память о котором должна заставить содрогнуться от стыда каждого, кто принимал в нем участие, - когда нам был отдан приказ разграбить и опустошить страну курфюрста и волна убийств и насилий, пожаров и преступлений прокатилась по его владениям. Дойдя до строк:

Гонимый местью, воин все кругом

Огнем уничтожает и мечом;

Бушуют волны пламени в полях,

Где были села, хам зола и прах.

Бегут отары в глубь густых дубрав,

К мычанью стад блеянье примешав.

Страх гонит и селян с родимых мест,

И детский плач разносится окрест.

В смущенье воин меч свой опустил

Приказ вождя душе его постыл;

Вождь, состраданием к врагу томясь,

Проклясть готов законный свой приказ {*},

{* Перевод О. Б. Румера.}

бедный Дик совсем расчувствовался от избытка винных паров и дружеских чувств и проикал последнюю строчку с умилением, которое заставило одного из слушателей покатиться со смеху.

- Я восхищаюсь той свободой, которой пользуетесь вы, поэты, - сказал Эсмонд, обращаясь к мистеру Аддисону. (Дику после чтения стихов стало невтерпеж, и, не преминув расцеловать обоих своих друзей, отчего парик его съехал на нос, он удалился, слегка пошатываясь на ходу.) - Я восхищаюсь вашим искусством; людей убивают у вас под звуки оркестра, точно в опере, девы вскрикивают стройным хором, когда наши победоносные гренадеры вступают в их родное село. Знаете ли вы, как все это было на самом деле? (Быть может, мистер Эсмонд также был несколько разгорячен вином в эту минуту.) Какова эта победа, которую вы воспеваете? Какие сцены ужаса и позора разыгрывались по воле гениального полководца, сохранявшего при этом такое спокойствие, словно он принадлежит к другому миру? Вы говорите о воине, который "в смущенье меч свой опустил", о вожде, томимом состраданием к врагу; я же думаю, что мычание стад так же мало трогало вождя, как и детский плач, а среди наших солдат было немало разбойников, которые с одинаковой беспечностью рубили и тех и других. Я устыдился своего ремесла, когда увидел эти зверства, творившиеся на глазах у всех. В своих утонченных стихах вы изваяли величавый, радостный образ победы; на самом деле это грубый, уродливый, неуклюжий идол, кровожадный, отвратительный и жестокий. Обряд служения ему таков, что страшно даже представить себе. Вы, великие поэты, должны показать победу такою, как она есть, - безобразной и жуткой, а не сияющей и прекрасной, О сэр, поверьте мне, если б вы участвовали в этом походе, вы не стали бы его так воспевать.

Эту неожиданную тираду мистер Аддисон выслушал, покуривая свою длинную трубку и миролюбиво улыбаясь.

- Чего же вы хотели бы? - сказал он. - Противно правилам искусства и к тому же недопустимо в наш утонченный век, чтоб муза рисовала пытки или грязнила руки ужасами войны. Их должно лишь упоминать, но не показывать, как это делалось и в греческих трагедиях, которые, смею предположить, вы читали и которые, без сомнения, являются изящнейшими образцами поэзии. Убийство Агамемнона, гибель детей Медеи - все это происходит за кулисами; на сцене в это время находится лишь хор, под звуки трогательной музыки повествующий о происходящем. Нечто подобное, дорогой сэр, замыслил и я в меру своего скромного дарования; я пишу не сатиру, а панегирик. Вздумай я запеть так, как это угодно вам, публика в клочья разорвала бы поэта, а книгу его отдали бы на сожжение городскому палачу. Вы не курите? Из всех плевел, произрастающих на земле, табак, бесспорно, самый спасительный и благотворный. Нашего великого герцога, - продолжал мистер Аддисон, - мы должны изображать не человеком, - хотя, конечно, он человек, наделенный слабостями, как и любой из нас, - а героем. Для победного шествия, не для боя, оседлал ваш покорный слуга своего холеного Пегаса. Мы, университетские поэты, привыкли, как вы знаете сами, трусить на смирных коньках; с незапамятных времен обязанностью поэта было прославлять в стихах деяния героев и воспевать подвиги, которые вы, воины, совершаете. Я должен следовать правилам своего искусства, и сочинению подобного рода надлежит звучать торжественно и гармонично и не приближаться сверх меры к грубой истине. Si parva licet... {Коль малое приличествует [нам сравнить с великим] (лат.).}, если Вергилий мог взывать к божественному Августу, отчего же более скромному поэту с берегов Айзиса не почтить хвалой победителя-соплеменника, в торжестве которого каждый британец имеет долю и чей гений и слава служат к украшению личного достоинства всякого нашего гражданина. С тех пор как миновали времена наших Генрихов и Эдуардов, можем ли мы похвалиться хоть одним бранным подвигом, равным тому, в котором и вам удалось отличиться? Нет, если только мне дано достойно пропеть эту песнь, я приложу все старания и возблагодарю свою музу. Если же как поэт я потерплю неудачу, то, по крайней мере, как добрый британец исполню свой гражданский долг и, подбросив кверху шляпу, прокричу "ура" завоевателю.

...Rheni pacator et Istri,

Omnis in hoc uno variis discordia cessit

Ordinibus; laetatur aques, plauditque senator,

Votaque patricio certant plebeia favori {*}.

{* ...Истра смиритель и Рейна.

Все примирились на нем сословия, всякие бросив

Распри; сенатор ему рукоплещет, всадник доволен,

Знать благосклонна к нему и народ почитает не меньше.

(Перевод Ф. А. Петровского)}

- В том бою, - сказал мистер Эсмонд (у которого ничто не могло пробудить любовь к герцогу Мальборо или вытравить из памяти слышанные в юности рассказы о себялюбии и вероломстве этого великого полководца), - на поле под Бленгеймом были люди, ничем не уступавшие генералиссимусу, и, однако же, ни всадники, ни сенаторы им не рукоплескали, ни плебеи, ни патриции не возглашали хвалу, и они лежат, всеми забытые, под могильною насыпью. Где тот поэт, который может воспеть их?

- Доблесть героев воспеть, чьи души у Гадеса ныне! - воскликнул мистер Аддисон. - А разве вы почитаете должным увековечить всех без исключения? Если б я смел подвергнуть критике что-либо в бессмертном творении Гомера, я сказал бы, что перечень кораблей мне кажется несколько скучным; во что же превратилась бы поэма, если бы автор упомянул в ней всех капитанов, лейтенантов и рядовых солдат? Из всех достоинств великого мужа едва ли не величайшее - успех; он есть плод всех прочих качеств; он - та скрытая сила, которая снискивает милости богов и покоряет судьбу. И этот дар великого Мальборо я почитаю выше всех его даров. Быть храбрым? Любой из нас храбр. Но быть победоносным, как он, в этом есть поистине нечто божественное. В час испытания великий дух вождя озаряет все кругом и бог является в нем. Сама смерть оказывает ему уважение и минует его, чтобы скосить других. Разрушение и гибель бегут от него на другой конец поля, как некогда Гектор бежал от божественного Ахилла. Вы говорите, ему чужда жалость; но ведь точно так же она чужда и богам, потому что они выше ее. Дрогнувшие ряды вновь обретают мужество при его появлении; и там, куда он направит коня, ждет победа.