Читаем без скачивания Жестокие игры - Мэгги Стивотер

— Ох, это все Шон Кендрик.

Меня охватывает любопытство.

— А что с Шоном Кендриком?

Они тащат туда его красного жеребца. Мэтт Малверн и другие парни.

— С Шоном?

У Дори-Мод такой вид, словно она сожалеет о том, что прикована к своей палатке и не может очутиться там, внизу, чтобы самой на все полюбоваться.

— Его я не видела. Тут все говорят, что он не будет участвовать в бегах. Что они с Бенджамином Малверном поцапались из-за этого жеребца и он уволился. Кендрик, я имею в виду.

— Уволился?!

— Ты что, глухая? — Дори-Мод трясет колокольчиком прямо у моего уха. И кричит кому-то за моей спиной: — Ноябрьские колокольчики! Лучшая цена на всем острове! — Иногда Дори уж слишком напоминает мне ее сестру Элизабет, и не с лучшей стороны. — Это ведь просто разговоры? Говорят, Кендрик хотел купить жеребца, а Малверн отказался его продавать, вот Кендрик и ушел от него.

Я думаю о том, как Шон пригибался к спине красного жеребца, скача без седла наверху, по утесам. О том, как легко они понимают друг друга. Я вспоминаю и то, как выглядел Шон, стоя там, на окровавленном фестивальном камне, и как он называл свое имя, а потом имя Корра, как будто по сути они — единое целое. О том, как он говорил мне: «Небо, и песок, и море, и Корр…» Я ощущаю несправедливость случившегося, потому что, если не считать мелкой формальности, Шон Кендрик вроде бы давно уже владеет Корром.

— И что же они там делают без него?

— Да откуда мне знать? Я только видела, как они прошагали мимо меня, а Мэтт Малверн с таким видом, словно у него сегодня день рождения.

Теперь ощущение несправедливости крепнет. Я внезапно меняю свои планы, решив не подниматься на утес для наблюдений, а, наоборот, спуститься вниз и выяснить, что происходит на песчаном берегу.

— Пойду-ка я туда.

— Только не заговаривай с сынком Малверна! — предостерегает Дори-Мод.

Я уже отошла на несколько шагов, но тут останавливаюсь и оглядываюсь через плечо.

— Почему нет?

— Потому что он и ответить может!

Я спешу вниз по каменистой тропе, мимо последних лотков и палаток; поскольку тропа уходит вниз весьма круто, здесь торговцы уже не могут как следует поставить свои столы, и чем дальше вниз, тем становится тише. А внизу красного жеребца окружают четверо мужчин. Я узнаю крепкую фигуру Мэтта Малверна, узнаю и того, кто держит повод, — это Дэвид Принс, он частенько появляется на ферме Хэммондов неподалеку от нас, — но остальные мне незнакомы. Вокруг четверки собрались широким кругом зеваки, они кричат и смеются. Мэтт что-то им отвечает. Корр вскидывает голову, чуть не выдергивая руки человеку, который его держит, и посылает в море зов, высокий, пронзительный.

Мэтт смеется.

— Что, Принс, не удержать его? — Давай я подержу! — кричит кто-то из собравшейся толпы, и за этим следует новый взрыв смеха.

Я представляю, что у меня вот так отобрали Дав, и меня обжигает гневом.

Я уверена: Шон Кендрик должен быть где-то здесь. Мне требуется какое-то время, чтобы отыскать его взглядом, но я знаю, что мне нужно: обнаружить место, где нет движения, найти фигуру, стоящую в стороне от остальных. И конечно же, вот он, прислонился спиной к камням утеса, одна его рука лежит на поясе, вторая опирается на нее локтем. Шон крепко прижимает к губам костяшки пальцев, но на его лице нет никакого выражения. Есть что-то по-настоящему ужасное в том, как он стоит там, наблюдая. Уж слишком он неподвижен, как будто заморожен…

А там, на песке, Корр снова испускает зов, и Мэтт быстро навязывает алую ленту с бубенчиками ему на бабку, как раз над копытом. При звуке бубенчиков красный жеребец вздрагивает, как будто они причиняют ему физическую боль, а я вдруг замечаю, что на мои глаза навернулись слезы.

Шон Кендрик отворачивается.

Во всем этом есть что-то скверное, и я просто не могу предоставить Кендрика самому себе. Работая локтями, я проталкиваюсь сквозь толпу зевак — туристов и местных, наблюдающих за представлением. Сердце в груди отчаянно колотится. Я просто слышу, как Шон Кендрик говорит мне: «Держи своего пони подальше от этого пляжа». Наверное, я — последний человек, которого ему сейчас хотелось бы видеть.

Я встаю рядом с ним, скрестив руки на груди. Мы молчим. Я рада тому, что Шон не смотрит в сторону Корра, так как в этот момент Мэтт кладет на спину жеребца седло, а потом надевает нагрудник с гвоздями и колокольчиками. Шкура жеребца вздрагивает там, где ее касается железо.

Через мгновение Шон тихо произносит, уставившись в землю:

— А твоя лошадь где?

— Ей пришлось хорошо поработать вчера. А твоя?

Шон тяжело сглатывает.

— Зачем они это делают? — резко спрашиваю я.

Корр в это мгновение издает странный звук, полный ярости, похожий на короткое ржание, оборвавшееся, не успев начаться. Он стоит неподвижно, однако встряхивает головой, как будто отгоняя мух.

— Полагаю, — говорит Шон все так же тихо, — весьма мудро с твоей стороны скакать на собственной лошади, Пак, пусть даже это обычный островной пони. Лучше, когда твое сердце принадлежит тебе самому.

Мэтт Малверн громко произносит:

— Я думал, он больше.

Он вскакивает на Корра, хотя Принс продолжает держать повод. Один из мужчин встает между Корром и морем, раскинув руки, как будто изображает забор. Мэтт свешивает вниз нога и смотрит на землю, словно малыш, забравшийся на пони.

— Это подарочек Мэтта Малверна, — говорит Шон, и в его словах столько горечи, что я ощущаю ее на собственном языке. — Но во всем виноват только я.

Я пытаюсь придумать, как его утешить. Впрочем, я даже не знаю, ищет ли он утешения. А сама я хотела бы утешения в такой момент? Ну, если бы меня заставляли есть сажу, мне бы хотелось знать, что еще кому-то в мире приходится ее есть и кто-то еще чувствует ее гадостный вкус. И я не хотела бы, чтобы мне твердили: сажа полезна для пищеварения. Ну конечно, под сажей я подразумеваю бобы.

— Может, и так, — замечаю я. — Но минут через двадцать, или тридцать, или через час Мэтту Малверну все это надоест. И он вернется к той чертовой черно-белой твари, которую внес в список рядом со своим именем. А мне кажется, та пегая — достаточное наказание для кого угодно.

Шон смотрит на меня, его глаза вспыхивают, но так, что я теряюсь. И таращусь на него.

— Как ты сказала, где сейчас твоя лошадь?

— Дома. Я ее вчера загоняла. А как ты сказал, почему ты уволился?

Он невежливо хмыкает и отводит взгляд.

— Это было нечто вроде игры. Как у тебя с твоим пони.

— Она лошадь.

— Верно. — Шон снова смотрит на Корра. — Как ты сказала, почему ты решила скакать?