Читаем без скачивания Поиск неожиданного - Николай Басов

Женщина выпила, и снова лицо ее слегка порозовело, она разговорилась.

— Все просто, — сказала она, принимая уже знакомое всем бесстрастно-спокойное, едва ли не ледяное выражение. — У нас есть старый шаман. Есть молодой шаман. Всего столько шаман. — Она подняла руку, выставив два пальца вверх.

— Я понимаю, понимаю, — увещевательно произнес своим высоким голосом Тальда. Для верности даже покивал.

И отхлебнул немного чая из своей кружки. Впрочем, чай его, как почудилось рыцарю, тоже был щедро сдобрен порцией спиртного.

— Молодой шаман уже готов камлать. И лечить… И все-все делать… — заявила женщина. — Совсем готов, все может. В других родах детей из женщин доставал. Даже охотникам раны… — Глагола она не нашла, но показала, как вокруг руки обматывает воображаемую повязку.

— И это понимаю, — закивал Тальда, улыбнувшись и показав свои великолепные белые клыки. — Она говорит, сахиб, что он и роды может принимать, и раны лечит.

— Но столько шаман для племя — много, — продолжала женщина свое нелегкое повествование, едва продираясь через дебри разговорного людского языка. — Нужно старый шаман убить. — Для верности она зажала свою кружку коленями и показала, как будто бы двумя руками втыкает воображаемый гарпун во что-то лежащее перед ней на земле.

— Убивать старого шамана? — удивился Сиверс— Зачем? Пусть живет себе, у него, вероятно, достаточно заслуг, чтобы пользоваться уважением племени и чтобы его кормили, пока он не умрет сам.

— Сам шаман не умрет долго, — развела руками женщина, потом опустила голову, схватила кружку и, нервным движением убирая свои длинные волосы с губ, выпила. Тальда снова налил ей свежую порцию, чтобы она не вздумала прекращать пояснения.

— Нельзя так, — сказала женщина. — Шаман всегда должен убитый.

— Ничего себе нравы, — поразился Сиверс— Жестоко живут, с нами — не сравнить… А я-то думал, что… Только у нас профессоров выгоняют, если они больше не нужны.

— Да уж, как есть, — отозвался Тальда.

— Шаман живет, пока есть дело, — продолжала женщина уже слегка заплетающимся языком. — Бывает, если два рода — близко по берегу, старый уходит в новый другой род, если у тех шаман слабый.

— То есть его отпускают, и он в новом стойбище может жить дальше? — на всякий случай переспросил Сиверс, что-то усиленно записывая в своем блокноте.

— Так, — согласилась женщина. — Но наш старый никому сейчас не нужен. — Она развела руками, словно хотела обхватить весь морской берег за шкурами яранги, в которой они сидели.

— У всех есть шаман, много шаман вокруг. Он не нужен. — Она снова взяла кружку и уже с интонациями явной убежденности, которая должна была, по ее мнению, передаться слушателям, закончила: — Скоро убьют старый шаман.

— Чем же он нам поможет, если его убьют? — спросил рыцарь. Но вопрос был глуповатым, по всей видимости, он еще пребывал в своем плотном и крепком коконе усталости, никак не мог вернуться к нормальному состоянию. Поэтому он внутренне собрался и попытался принять в разговоре участие. — Ты лучше вот что скажи, — обратился рыцарь к женщине, — если он найдет кого-то, кто нам нужен, этот человек пойдет с нами? Человек, выбранный амулетом, послушает приказ шамана отправиться с нами в поход на юг?

— Приказ? — не поняла женщина.

— Распоряжение, повеление, требование что-то очень важное исполнить, — пояснил нетерпеливо рыцарь.

— Я — не знать. Шаман будет думать, много думать, после решит, — объяснила она и, как и вчера, залопотала, прикончив свою выпивку, на местном языке, что означало, что она собирается уходить.

Она действительно ушла довольно скоро, а Оле-Лех, как ни был он погружен в непонятное состояние умственного и душевного бессилия, попробовал поразмыслить над ее словами, но ничего не придумал. И на следующий день, немного восстановившись после сна, он для верности вторично отправился на берег моря и попытался внутренне вызывать кого-то, требовать к себе, просить явиться перед ним, чтобы завершить это непростое дело, завершить посещение этого диковатого племени северян и наконец продолжить путешествие. На этот раз, без сомнения, в сторону юга…

Эта вторичная медитация или вызывание сказалась на нем еще хуже. Он уже не дождался вечера и проспал остаток дня и почти всю ночь.

Тальда даже немного обеспокоился. Он напоил рыцаря крепчайшим черным чаем, попытался накормить его, но Оле-Лех не мог почему-то ни есть, ни пить. Он был едва ли не болен, хотя назвать причину своей болезни или понять ее происхождение не мог. Да и вряд ли кто-либо вообще мог бы разобраться в этом.

А вот на следующий день произошла вовсе удивительная вещь.

Оле-Лех сидел перед костром в яранге. Он заметил, если в пламя бросить сухой местный мох, а не плавник, который выносило на берег море, то дым становится более едким и разгоняет комаров. Особенно в таком закрытом помещении, каким и было местное жилище. А от комаров он в этом своем болезненном состоянии страдал более всего почему-то, они даже не кусали его, они его просто грызли и терзали, как ему начинало казаться временами.

И вдруг к нему выбежал Сиверс. Он был возбужден, размахивал руками и говорил что-то, да так быстро, что Оле-Лех сначала и не понял ничего. Он потребовал:

— Тихо, Сиверс, спокойно… И медленно.

— Господин рыцарь, они появились, у тебя получилось.

Оле-Лех нехотя, совсем не так, как подобает воину, с трудом поднялся на ноги и пошел за Сиверсом. Они вышли на край стойбища, и тогда Оле-Лех увидел.

Это была настоящая процессия. В окружающем фиолетовом мареве, которое почему-то этим днем сделалось более заметным, чем обычно, Оле-Лех различил три фигуры. Впереди выступал невысокий, сгорбленный старичок, который едва переставлял ноги. За ним шагал высокий, показавшийся рыцарю молодым, мускулистым и весьма решительным, юноша с черными волосами, забранными в длинную косицу, которой он с удовольствием потряхивал на ходу. А за юношей, отставая на пару шагов, семенил мальчишка, который тащил огромный заплечный мешок, согнувшись под его тяжестью, едва поспевая за взрослыми. Если бы старый шаман был хоть чуть крепче и мог идти быстрее, мальчишка с таким грузом, несомненно, отстал бы, и тогда не исключено, что его хорошенько поколотили бы. Таковы уж были местные нравы, Оле-Лех в этом нисколько не сомневался, как не сомневался в том, что научился чрезмерно точно и тонко для обыкновенного воина понимать происходящее вокруг. Не исключено, что теперь ему придется от этого отучаться, то есть тренировать себя, чтобы не замечать этого… Но после, потом, когда приказание Госпожи будет исполнено.