Читаем без скачивания Искуство Западной Европы: Средние века. Возрождение в Италии - Лев Дмитриевич Любимов

Микеланджело. Сотворение Адама. Фреска плафона Сикстинской капеллы, в Ватикане.

Десятки, сотни тысяч страниц написаны на множестве языков о фресках сикстинского потолка. Несметны толкования смысла, который Микеланджело хотел вложить в свои образы. Что представляют они по его замыслу? Некоторые полагают, что это новое, чисто микеланджеловское толкование Библии;

другие - новое осмысление «Божественной комедии», автору которой мечтал уподобиться Микеланджело [1]; третьи - живописная поэма о восхождении человека от животного состояния (в фреске «Опьянение Ноя») до божественного совершенства, которого, как показывают на этом потолке фигуры Микеланджело, должен достичь человек; четвертые - страстное желание художника-гражданина откликнуться героикой и мощью своих образов на страдания родины, разоряемой «варварами», и т. п. Все это как будто правдоподобно и, однако, не исчерпывает содержания знаменитой росписи. Как подлинно великое произведение искусства - а более великого и не представишь себе, - эта роспись бесконечно широка и многообразна по своему идейному замыслу, так что люди самого различного склада ума, самых различных воззрений и духовных запросов испытывают при ее созерцании благодатный трепет, чувство признательности за свое собственное в ней утверждение. Ибо над нами, на этом потолке, подлинно прокатываются вал за валом гигантские волны человеческой жизни, всей нашей судьбы, и потому каждый человек вправе» видеть в них частицу самого себя, облагороженную и запечатленную навеки.

[1 Вот отрывок из его стихотворения:

Я говорю о Данте; не нужны

Озлобленой толпе его созданья, -

Ведь для нее и высший гений мал.

Будь я, как он!

О, будь мне суждены

Его дела и скорбь его изгнанья, -

Я б лучшей доли в мире не желал!]

Взгляните снова на фигуру Адама, которая пробуждается к жизни. Она еще беспомощна, покорна, как бы бевольна, а между тем вы чувствуете, что в ней заложена грандиозная сила, которая только и ждет вот-вот наступающей возможности развернуться во всей своей славе.

Посмотрите на Еву. Как женственна, как робка она и как исполнена благоговения к творцу - в сцене, изображающей ее сотворение. Как горда, как величаво прекрасна, наподобие античной богини - в сцене грехопадения. И как унижена, как раздавлена тут же рядом, в сцене изгнания из рая.

Поглядите на пророков долго-долго. Их образы останутся в вашей памяти навсегда, и вы поверите, что, по словам Пушкина, каждый из них недлинно внял и «неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье».

Захария. Он сидит с толстым фолиантом в руках. Но поворот его фигуры и волны одежды создают впечатление сплошного движения, как бы заполняющего собой весь мир. В этом образе запечатлена великая жажда знания, желание обрести высшую мудрость.

Микеланджело. Сивилла Кумская. Роспись плафона Сикстинской капеллы в Ватикане.

Исайя. Покойная гордость и озарение и вместе с тем власть, себя сознающая и утвердившаяся.

Иезекииль. Тут все: и страсть, и порыв, и такой динамизм, от которого дух буквально захватывает. Я как-то получил письмо из Италии с крохотной маркой, на которой изображена одна голова Иезекииля, так, право, и в этой миниатюрной репродукции бушует титаническая сила и рвется куда-то неудержимо одухотворенная человеческая воля.

Даниил. Сосредоточенность, властность и опять-таки фигура в своем движении, как бы готовая заполнить весь мир. «Невозможно представить себе, - говорит Вазари, - что можно добавить к совершенству образа Даниила, который пишет в большой книге, выискивая что-то в рукописях и копируя с невероятным рвением; для опоры этой тяжести Микеланджело поставил между его ног ребенка, который поддерживает книгу, пока тот пишет, - ничья кисть не сможет никогда сделать ничего подобного».

Иона. Высшее озарение, исполненное великой надежды, отвага и вера в бесконечно прекрасной героической фигуре.

Иеремия. Он очень стар. Сидит он спокойно, опустив голову, скрестив могучие ноги и опершись рукой о колено. Но разве не кажется вам, что, когда он подымет глаза, ему откроется все, что есть в мире, и потому мудрость его отмечена горечью; а когда встанет он, выпрямится и пойдет, все придет в движение от его поступи!…

Сивиллы. Дельфийская - самая прекрасная, с глазами, глядящими в будущее. Эта дева тоже может выдержать мир на своих плечах. Эритрейская - перелистывающая древнюю книгу и так повернувшаяся, чтобы мы могли любоваться ее взглядом, красотой и силой ее сложения. Кумекая - глубокая старуха, читающая в книге какую-то вещую правду. Персидская - в которой и мудрость и тайна. Ливийская - мудрость, красота и движение, опять-таки то самое вечное движение, которое рождается волею творца и которое затем гений художника подчиняет себе, замкнув в рамки совершеннейшей композиции.

Микеланджело. Пророк Иона. Роспись плафона Сикстинской капеллы в Ватикане.

Обнаженные юноши - по бокам библейских сцен. Они безымянны, и их обозначают по композициям, которые они обрамляют. Их совокупность - это как бы полная сумма возможностей и красот, которые таит в себе юное обнаженное тело. Жизнерадостность, смелость, радостное изумление перед открывающимися тайнами мира, спокойное созерцание, тревога, ликование, нега - вот что изображают их дивные лица и их дивные фигуры. И быть может, эти образы - самое совершенное из всего созданного Микеланджело во славу юной человеческой силы.

Но торжество этой силы, власть над миром и мудрость даются нелегко. В росписи Микеланджело жизнеутверждающая мощь уживается с трагической безысходностью. Нет, это не светлый, величавый, но и беспечный мир Рафаэля. Полны тревоги фигуры предков Христа, а в лицах их мы читаем порой ужас и безнадежность.

Микеланджело.

Дельфийская сивилла. Роспись плафона Сикстинской капеллы в Ватикане.

Мы смотрим на потолок Сикстины, и вдруг кажется нам: не слишком ли все это грандиозно, чтобы стать когда-то возможным? Хотим верить, что - да, и гений Микеланджело говорит нам, что верить надо. Однако, подобно знаменитым «Рабам», высеченным им из мрамора, здесь на потолке Сикстинской капеллы фигура библейского Амана, распятого на дереве, рвется в прекрасном порыве на волю, всем существом ищет спасения, но порыв этот напрасен, и мощь его бесполезна.

И все же не напрасны, не бесполезны та воля и сила, которую воспел Микеланджело на этом потолке, ибо он утверждает своей гениальностью великую надежду на лучшее, светлое будущее человеческого рода, на постоянное восхождение человека по лестнице познания и победного утверждения своей личности в мире.