Читаем без скачивания Особые приметы - Хуан Гойтисоло

— Encore la même chose.

— Tu vas te saoûler.

— Je m’en fous. J’en marre d’attendre!

— On part tout à l’heure, — сказал Альваро.

— Tu m’avais promis un ventilateur et des disques de Miles Davis.

— Patiente encore une seconde[102].

— Смотри-ка ты, какая красотка!.. — воскликнул андалузец.

— Она же с кавалером. Не разглядел?

— Тоже мне кавалер. Он сам на девку похож.

— На девку не на девку, а держит он ее крепко. Так и вцепился, зараза.

Мадридец вернулся понурый. Мишель смотрела на него в упор.

— Ну, что? — спросил Солер.

— Ничего. Ключа нет.

— Я же говорил! — торжествующе изрек Баро. — Свистун он и балаболка, а мы уши развесили на его бабьи сказки.

— Он обещал снова позвонить.

— С меня хватит, — отрезал Энрике.

Может, другое какое место найдется?

Гарсон опять поставил на стол двойную порцию рома. Мишель зажмурила глаза, словно собиралась принять касторку, и, как раньше, опрокинула рюмку одним глотком.

— Qu’est-ce que passe maintenant? — Голос у нее разом осип.

— La clef a disparu, — ответил Альваро.

— Ce qu’ils sont emmerdants ces Espagnols… Vous êtes tous des propres à rien.

— C’est de la faute de concierge, — объяснил Солер. — Elle avait la clef de l’ateleir et elle est partie.

— Vous êtes tout des arriérés et des incapables[103], — язык у нее заплетался.

— A почему бы нам не пригласить слесаря? — предложил андалузец.

— Des sous-développés, — твердила Мишель. — Maintenant je comprends pourquoi vous avez perdu la guerre civile[104].

Час спустя они все еще сидели на террасе бара «Ром с Мартиники». Мишель снова и снова заказывала двойные порции рома со льдом и горящими глазами смотрела на приятелей Альваро. Потом Энрике предложил отправиться в поход по кабакам улицы Ла-Юшет, и компания мало-помалу разбрелась. Друзья Альваро вились вокруг Мишель, словно рой назойливых, сентиментальных трутней. Кончилось тем, что они начали демонстрировать ей народные испанские песни и приглашать в гости, каждый к себе: в Андалузию, Кастилию, Каталонию, Эстремадуру.

— Si vous venez avec moi à Almodovar del Campo, vous connaitrez ce qu’il y a de plus beau au monde[105].

В такси, по дороге домой на улицу Бельвиль, Мишель скомкала листок, на котором они записали свои адреса, и выбросила его в окошко.

— Ah, mon chéri, — всхлипнула она, — tu te rends compte?[106]

В беглом свете проносившихся мимо витрин Альваро увидел ее прекрасные глаза, полные сверкающих, безудержных, пьяных слез.

— Je me demande ce qui est vrai chez vous… En tout cas l’amour est bel et bien un mythe[107].

Они появились в номере гостиницы — на третьем этаже массивного здания с современным лифтом и ковром на лестнице — утром, в десять часов двадцать три минуты. Незадолго до них в номер заглянула горничная с подносом: она принесла утренний кофе; недопитая чашечка еще дымилась на ночном столике. В раскрытом чемодане высилось стопкой полдюжины чистых рубашек. Рядом, на комоде, лежал фотоаппарат и билет на самолет Барселона — Милан, через Ниццу. Сквозь прикрытую дверь ванной слышался приглушенный плеск воды.

— Сеньор Гаспарини?

Тот, что вошел первым, был в габардиновом, бурого цвета макинтоше с поясом. Вошедший отступил в сторону, и тогда появился второй, господин лет сорока, лысый, в синем.

— Полиция, — произнес он просто и протянул удостоверение со своим номером и фотографией, но ни прочесть, ни даже увидеть Гаспарини ничего не успел — так быстро полицейский спрятал книжицу обратно в карман. Инстинктивным движением Гаспарини застегнул пуговицы пижамы.

— Чему обязан честью?..

— Это визит вежливости, — ответил лысый. — Через службу порядка мы осведомлены, что вы приехали в наш город, и нам захотелось обменяться с вами некоторыми впечатлениями. — Он сунул руку в карман и достал пачку папирос. — Прошу вас. Угощайтесь.

— Спасибо. Сейчас только закурил свою.

— Мы, собственно, собирались навестить вас тотчас по вашем приезде — вы могли бы оказать нам известные услуги, а мы по мере возможностей помогли бы вам освоиться в чужом городе, кое-что подсказали бы. Но работа, работа, знаете ли. За всем не углядишь. Вот и дотянули до последней минуты. — Он улыбнулся краешком губ. — Вы уж нас извините.

— Вы очень любезны. Я действительно здесь в отпуске, если можно так выразиться…

— Погода только что-то не радует… Чтобы в мае пять дней кряду солнце не выглянуло! Сплошные дожди. Даже и не припомню такого…

— Вы, стало быть, приехали отдохнуть, сеньор Гаспарини?

— Да, как турист.

— Нам это говорят все иностранцы. Современный темп жизни, городской шум, перенапряжение нервной системы. Вот и ищут люди, где бы отдохнуть, в тишине, в спокойствии… — Лысый обвел взглядом комнату. — Вы, наверно, уже изъездили наш город вдоль и поперек.

— Да, сударь.

— Рад за вас, — произнес лысый. — Иностранцев не пускают к себе лишь те государства, которым есть что скрывать. Вот они и не позволяют туристам свободно передвигаться по своей территории… А мы — пожалуйста. Кто бы к нам ни приехал — все дороги, все двери открыты. И если гость с должным уважением относится к законам нашей страны, он может чувствовать себя здесь как дома и делать все, что ему заблагорассудится… Взять хотя бы вас. Разве мы чинили вам какие-либо препятствия при въезде в Испанию?

— Нет, никаких.

— Туризм — наша лучшая пропаганда. Да, да, именно так. Я полагаю, вы и сами убедились, что у нас царит социальный мир и безукоризненный общественный порядок… А между тем за границей газеты пишут о нас бог весть что. И знаете ли почему?

— Нет, — ответил Гаспарини.

— Потому что большинство журналистов, приехав к нам, рассказывают не о том, что они здесь увидели, а запираются у себя в номере на ключ и принимаются строчить небылицы одна вздорнее другой. — В голосе лысого вдруг зазвучали жесткие нотки. — Как бы расценили вы подобные действия, сеньор Гаспарини? Порядочно ли так поступать?

— Простите, минутку. В ванной открыт кран, как бы не потекло через край.

Он отворил дверь в ванную и, проходя мимо зеркала, на секунду задержался взглядом на своем отражении. Взъерошенные со сна волосы и отросшая за сутки щетина старили его. Он разорвал открытку Антонио на мелкие клочки, бросил их в унитаз, спустил воду и закрыл кран. Проходя обратно, он перед зеркалом провел по лицу влажной ладонью и поспешно причесал волосы. Полицейский в габардиновом макинтоше спокойно, будто так и положено, перетряхивал вещи в его чемодане.

— Разумеется, и у нас, как в любой стране, находятся недовольные, — заговорил лысый. — Кто по невежеству, а кто… Есть, знаете ли, любители ловить рыбку в мутной воде. Но эта ничтожная горстка людишек не имеет в нашем обществе социальной опоры, она никого не представляет. Ясно?

— Этот господин, ваш спутник…

— О, пусть вас не смущает… — Лысый расплылся в улыбке. — Маленькая человеческая слабость — любопытство! Он непременно должен всюду сунуть свой нос. — Лысый повернулся к комоду и словно бы задумался, увидев билет на самолет. — Вы улетаете сегодня?

— Да, сударь.

— Когда же вы должны быть в аэропорту?

— Кажется, в два часа… На обороте указано.

— Опоздай мы немного, и вы бы вернулись на родину, не доставив нам удовольствия с вами познакомиться… Поверьте, мы бы глубоко об этом сожалели… Этот аппарат — немецкий?

— Да, сударь.

— Вы хорошо фотографируете?

— Как любитель, не больше.

— Обожаю фотографию. — Лысый несколько мгновений созерцал «лейку», затем внезапно запустил руку в кармашек чемодана. — Как жаль, что фотоаппараты так дороги… Если мне когда-нибудь посчастливится побывать в Германии, прежде всего куплю фотоаппарат. Говорят, они там вдвое дешевле, чем у нас. — Рука вынырнула из кармашка с добычей — это был конверт с фотографиями и негативами. — Вы позволите?

— У вас есть ордер на обыск?

— О, помилуйте, я ведь прошу у вас разрешения. — Лысый извлек снимки из конверта и стал их один за другим разглядывать. — Простое любопытство, я же вам объяснил. Я тоже в свободное время увлекаюсь фотографией. На прошлой неделе шурин одолжил мне «кодак», я повел своих детишек в зоопарк и снимал их на фоне тигров и львов… Тридцать шесть кадров нащелкал. Я вам их после покажу.

Габардиновый макинтош обнаружил записную книжку. Не произнося ни слова, он пробежал глазами номера телефонов и стал просматривать листки календаря. Гаспарини имел обыкновение записывать даты и часы предстоящих встреч.

— В какой день вы к нам прибыли, сеньор Гаспарини?

— В пятницу будет неделя.

— Ах да, вижу, вижу… Arrivo a Barcelona[108]. У вас разборчивый почерк… Хорошо долетели?

— По какому праву?..

— Что ни говорите, а самое лучшее средство сообщения — все-таки самолет, удобно, быстро. — Габардиновый макинтош учтиво улыбался. — Вот тут у вас я вижу: lunedi nuove maggio[109], свидание с неким Антонио… Припоминаете?