Читаем без скачивания Тайна болезни и смерти Пушкина - Александр Костин

Пасквиль Пушкина называется «Выздоровление Лукулла»: он напечатан в «Московском наблюдателе». Он как-то хвалился, что непременно посадят на гауптвахту кого-нибудь из здешних цензоров, особенно меня, которому не хочет простить за «Анджело». Этой цели он теперь, кажется, достигнет в Москве, ибо пьеса наделала много шуму в городе. Все узнают в ней, как нельзя лучше, Уварова. <…>

20 января. Весь город занят «Выздоровлением Лукулла». Враги Уварова читают пьесу с восхищением, но большинство образованной публики недовольно своим поэтом. В самом деле, Пушкин этим стихотворением не много выиграл в общественном мнении, которым, при всей своей гордости, однако, очень дорожит. Государь через Бенкендорфа приказал сделать ему строгий выговор».

Сатира, законченная Пушкиным в ноябре 1835 года и напечатанная в «Московском наблюдателе», появилась в Петербурге примерно 15–16 января 1836 года и действительно наделала много шума:

На выздоровление Лукулла (подражание латинскому)

Ты угасал, богач младой!

Ты слышал плач друзей печальных.

Уж смерть являлась за тобой

В дверях сеней твоих хрустальных.

Она, как втершийся с утра

Заимодавец терпеливый,

Торча в передней молчаливой,

Не трогалась с ковра.

В померкшей комнате твоей

Врачи угрюмые шептались.

Твоих нахлебников, цирцей

Смущеньем лица омрачались;

Вздыхали верные рабы

И за тебя богов молили,

Не зная в страхе, что сулили

Им тайные судьбы.

А между тем наследник твой,

Как ворон, к мертвечине падкой,

Бледнел и трясся над тобой,

Знобим стяжанья лихорадкой.

Уже скупой его сургуч

Пятнал замки твоей конторы;

И мнил загресть он злата горы

В пыли бумажных куч.

Он мнил: «Теперь уж у вельмож

Не стану нянчить ребятишек;

Я сам вельможа буду тож;

В подвалах, благо, есть излишек,

Теперь мне честность – трын-трава!

Жену обсчитывать не буду,

И воровать уже забуду

Казенные дрова!»

Но ты воскрес. Твои друзья,

В ладони хлопая, ликуют;

Рабы, как добрая семья,

Друг друга в радости целуют;

Бодрится врач, подняв очки;

Гробовый мастер взоры клонит;

А вместе с ним приказчик гонит

Наследника в толчки,

Так жизнь тебе возвращена

Со всею прелестью своею;

Смотри: бесценный дар она;

Умей же пользоваться ею;

Укрась ее; года летят,

Пора! Введи в свои чертоги

Жену красавицу – и боги

Ваш брак благословят.

Поводим для написания скандальной оды послужили следующие обстоятельства. Осенью 1835 года, находясь в своем воронежском имении, тяжело заболел один из богатейших людей России, владелец 200 тысяч крепостных, 600 тысяч десятин земли, в том числе имений – Кусково и Останкино, а также дворца в Петербурге – так называемого Фонтанного дома, молодой неженатый граф Дмитрий Николаевич Шереметев. В Петербург, к его многочисленной дворне стекались слухи о тяжелом недуге хозяина. Люди собирались в церквах, служили молебны о его выздоровлении. Наконец, в столицу прискакал и фельдъегерь с известием, что граф на волоске от смерти. Вот тут-то и произошло событие, навсегда скомпрометировавшее Уварова. В качестве родственника умирающего богача (через жену свою, урожденную Разумовскую, по матери Шереметеву) министр, «как ворон, к мертвечине падкой», явился опечатывать дворец Шереметева, хранивший несметные богатства. В те дни, между прочим, один из министров пожаловался на заседании на «скарлатинную лихорадку». «А у вас лихорадка нетерпения», – глядя прямо в глаза Уварову, сказал на это известный острослов граф Литта. Отсюда и строка Пушкина: «знобим стяжанья лихорадкой».

Жадность погубила Уварова: ему бы подождать дальнейших известий, а он не выдержал – поспешил! Спешка, кроме естественного для такого сорта людей хватательного рефлекса, объяснялась еще и тем, что права супруги министра на наследство были более чем сомнительны: родство дальнее, отношения Шереметевых и Разумовских запутанные, Уваров полагал, что чем быстрее начнет он охоту на дичь, тем больше надежды будет ею завладеть… А Шереметев [166] возьми н выздоровей! Скандал вышел ужасающий. Уваров был посрамлен и до появления сатиры Пушкина, а уж после публикации оды на бедную голову С.С. Уварова [167] посыпались убийственные шутки и намеки [168] , тем более что в пушкинской сатире приведены реальные подробности недавних событий из его нечистоплотной жизни.

Первые две строфы описывают, как видим, страдания молодого Шереметева и скорбь близких и врачей. В третьей появляется наследник с сургучной печатью. В четвертой строфе дается этому наследнику характеристика: Он, наследник, нянчил ребятишек своего начальника. Еще в 1824 г., когда Уваров числился по министерству финансов, А.И. Тургенев писал о нем с иронией: «всех кормилиц у Канкрина знает и детям дает кашку»; другой свидетель событий подтверждает: «был характера подлого, ездил к министерше, носил на руках ее детей – словом, подленькими путями прокладывал себе дорогу к почестям»; обрадованный неожиданно свалившимся на него богатством, «наследник Лукулла» клянется не воровать в дальнейшем казенные дрова и не обсчитывать собственную жену.

Все точно: Уваров, вспоминают знавшие его, уже будучи «grand seigneur» (большим господином), особенное имел внимание к «дровам казенным», не гнушаясь их приворовывать. Что касается «обсчета жены», то как же без этого? Ведь все его имущество по существу ей принадлежало: приходилось выкраивать на собственные нужды.

И пятой строфе «богач младой» воскресает, все вокруг ликуют, а приказчик выгоняет ретивого наследника «в толчки». Трудно было унизить Уварова сильнее, чем «толчками приказчика», пусть и поэтически воображенными Пушкиным.

Наконец, шестая строфа, хоть и кажется безобидным пожеланием доброго здоровья Шереметеву, снова уничтожает Уварова. Ведь если «Лукулл» введет в свои чертоги (те самые, что наследник спешил опечатать!) жену-красавицу, то всякие наследственные права Уваровых на этом прекратятся.

Получив в Париже стихотворение Пушкина, А. И. Тургенев написал Вяземскому: «Спасибо переводчику с латинского (жаль, что не с греческого!) Биографическая строфа будет служить эпиграфом всей жизни арзамасца – отступника. Другого бы забыли, но Пушкин заклеймил его бессмертным поношением». Удивительно прозорливое предсказание, которое в точности сбылось!

Теперь понятен замысел Пушкина. Петербургские журналы, конечно, почуяли бы, о ком и о чем тут речь и убоялись бы уваровского гнева. Пушкин отправил сатиру в «Московский наблюдатель», рассчитывая на его неосведомленность (скорее всего – притворную) и стихотворение непостижимым образом проскользнуло через цензуру.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});