Читаем без скачивания Мой враг — королева - Виктория Холт

Однажды, когда он победил в шахматном турнире, королева не могла скрыть своей радости за него и подарила ему в знак одобрения золотую, с богатым орнаментом фигурку шахматной королевы. Он был столь горд этим, что приказал своим слугам пришить ее к своему рукаву, и ходил, показывая всем этот знак королевского благорасположения.

Это бросилось в глаза моему сыну, и он пожелал узнать, что все это означает. Ему сказали, что за день до того королева таким образом отметила победу молодого Блаунта в шахматном турнире. Недостатком моего сына была ревность, и он исполнился ярости, узнав о расположенности королевы в пользу другого.

— Кажется, у нас при дворе каждый дурак может стать фаворитом, — высокомерно сказал он, а так как эти слова были сказаны в присутствии нескольких людей, то Чарльзу Блаунту ничего не оставалось, как вызвать обидчика на дуэль.

Я была страшно расстроена, когда узнала об этом, и так же расстроен был Кристофер. Это он принес мне эту весть, и на глазах его были слезы.

— Ваш сын и мой брат будут драться, — сказал он. Дуэли иногда кончались смертью, и это повергло меня в ужас. Я послала к сыну с мольбой прийти ко мне безотлагательно. Он приехал, но когда узнал, чего я от него хочу, стал раздражаться.

— Мой дорогой Роб, — говорила я, — тебя могут убить.

Он пожал плечами, а я продолжала:

— А что, если ты убьешь этого молодого человека?

— Невелика будет потеря, — сказал он.

— Ты будешь потом сожалеть.

— Он лицемерно пытается завоевать расположение королевы.

— Если ты собираешься драться с каждым человеком, который делает это, у тебя не будет много шансов на выживание. Роб, умоляю — будь осторожен.

— Если я пообещаю тебе, это удовлетворит тебя?

— Нет, — закричала я. — Я удовлетворюсь только тогда, когда ты возьмешь свой вызов обратно. — Я пыталась привести доводы. — Королева будет очень недовольна, — сказала я.

— Это ее вина, она дала ему ту игрушку.

— Но почему бы нет? Ей понравилось, как он играет.

— Милая моя мать, я уже принял вызов. И довольно.

— Мой дорогой, оставь это сумасшествие.

Внезапно он стал нежен.

— Слишком поздно, — сказал он. — Не бойся. У него нет шанса.

— Его младший брат — наш стремянной. Бедный Кристофер так расстроен. Ах, Роб, разве ты не видишь мою тревогу? Если с тобой что-нибудь случится…

Он поцеловал меня, и его выражение лица было столь нежно, что любовь к нему захлестнула меня. Так трудно было противостоять его очарованию: он заверял меня, что любит, что всегда будет любить, что сделает все, что в его силах, для моего блага, но остановить дуэль он не может. Его честь будет задета: вызов принят.

Мне ничего не оставалось, как только горячо молиться, чтобы он был невредим.

Приехала Пенелопа:

— Роб собирается драться на дуэли с сыном Маунтджоя. Надо остановить его.

— Но как? — закричала я. — Я пыталась. О, Пенелопа, я так боюсь. Я молила его, но он не желает отказываться от дуэли.

— Никто не сможет уговорить его. Но ты должна его понять: он зашел слишком далеко, и теперь невозможно отказаться. Это ужасно. Чарльз Блаунт — красивый мужчина, такой, как Роб, но в ином плане. Роб никогда не простит ему этого, но не следовало проявлять свою ревность так открыто. Королева ненавидит дуэли и будет в ярости, если кто из ее фаворитов пострадает.

— Моя дорогая, я знаю ее лучше, чем ты. Это все ее вина: она хочет, чтобы мужчины боролись за ее милость. — Я сжала кулаки. — Если что-то случится, я обвиню ее. Я буду готова убить ее.

— Ш-ш-ш! — Пенелопа оглянулась через плечо. — Будь осторожна. Она и так тебя ненавидит. Если кто-то услышит, Бог знает, что последует.

Я отвернулась. Я знала, что умолять моего сына более бесполезно.

Дуэль состоялась в Мэрилебоун Парк. Она окончилась поражением для моего сына и, может быть, к его же благу. У Чарльза Блаунта было много здравого смысла, и он не имел намерения ни убивать моего сына, ни умирать. Он знал, что тогда попадет в опалу. Он окончил дуэль наилучшим способом: ранил моего сына слегка в бедро и разоружил его. Сам он остался невредимым.

Так окончилась дуэль, но она имела далеко идущие последствия.

Она должна была кое-чему научить Эссекса, но, увы — не научила.

Когда королеве стало известно об этом, она была очень зла и хотела проучить обоих, но, зная характер Эссекса и поняв причину дуэли, она одобрила поведение Чарльза Блаунта.

Ее комментарий был таков:

— Кто-то рано или поздно научит Эссекса хорошим манерам, иначе с ним не справиться.

То был знак, что королева не одобряет высокомерия моего сына и что ему должно исправиться, чего он, конечно, не сделал.

Я пыталась предупредить его, сказать ему, как опасно полагаться на ее привязанность: один день она будет ласкать и одобрять, в другой — ты станешь ее злейшим врагом, ибо ее настроение меняется, как ветер.

— Я знаю ее, — кричала я. — Немногие знают ее так, как я. Я была близка к ней… А теперь… ссылка, запрет. Я почувствовала на себе ее злобу, ее ненависть…

Он горячо заявил, что во всем виноват Лейстер.

— Клянусь, мама, — сказал Роб, — однажды я сделаю для тебя то, что должен был бы сделать Лейстер. Я сделаю так, чтобы она приняла тебя и с должным уважением, которого ты заслуживаешь.

Я не верила, но мне хотелось иметь такого защитника.

Чарльз Блаунт каждый день заходил справиться о его здоровье и прислал врача, в которого очень верил. И, пока зажили раны моего сына, бывшие враги стали друзьями.

Пенелопа, также заходившая ухаживать за братом, сказала, что Чарльз — славный малый, и благодаря этому случаю мы с Кристофером стали еще более близки. Его любовь к брату, его тревога за меня, ибо он понимал мои страхи и чувства к сыну, усилили связь между нами. Он перестал быть мальчиком, и мы вместе с ним чувствовали облегчение, что все закончилось много лучше, чем предполагали.

Случай с дуэлью скоро был забыт, но, оглядываясь назад, я воспринимаю его как важную веху в нашей жизни.

Год кончался, а угрозы со стороны Испании продолжались. Королева, как говорил Лейстер, постоянно предпринимала попытки отвести от страны угрозу, которой она успешно избегала несколько лет, но теперь эта угроза стояла у дверей. Люди типа Дрейка делали набеги на испанские порты и уничтожали их: это называлось «опалить бороду испанскому королю». Все это не могло уничтожить Армаду, относительно которой даже самые оптимисты говорили, что она сильнейшая в мире. В стране царил траур: многие английские моряки попали в плен, а некоторые — в лапы Инквизиции. Рассказы о пытках были столь ужасны, что Англия негодовала. Все знали, что в испанских галеонах везут не только оружие, но и орудия пыток, которыми, как поклялись испанцы, они обратят в свою веру все народы.

Мы слишком долго веселились. Теперь нужно было взглянуть в лицо реальности.

Роберт вновь поднялся при дворе до недостижимых высот, вновь восстановил все свои привилегии и постоянно находился возле королевы. Неудивительно, что все истории и слухи, циркулировавшие о них двоих в юности, возродились вновь.

Появился некий Артур Дадли, который, как говорили, был сыном королевы и Лейстера, рожденный двадцать семь лет тому назад в Хэмптон Корт. Говорили, что он был отдан на попечение человеку по имени Саузерн, которому под страхом смерти было приказано молчать о тайне рождения ребенка.

Артур Дадли заявлял, что теперь он знает тайну своего рождения, так как Саузерн признался ему.

История эта была известна по всей стране, но никто всерьез ей не верил, а королева с Лейстером ее игнорировали. При угрозе испанцев люди не придавали таким тайнам большого значения.

В том году я видела мужа еще меньше, чем прежде. Королева назначила его генералом-лейтенантом войск в знак совершенного к нему доверия.

Флот под командованием лорда Говарда Эффингэма при помощи Дрейка, Хоккинса и Фробишера — всех самых блестящих моряков — был дислоцирован в Плимут, где ожидалась атака испанцев. Там находилась армия в восемь тысяч солдат, рвущихся в бой. Не было в стране ни мужчины, ни женщины, исключая католиков-предателей, которые не были бы настроены спасти Англию от Испании и инквизиции.

Мы жили национальной гордостью и решимостью, мы все изменились в то время. Не себя выдвигали — страну, которую решили во что бы то ни стало отстоять. Как ни странно, даже я — такая себялюбивая женщина — готова была умереть ради спасения Англии.

В редких случаях, когда мы с Лейстером виделись, мы разговаривали о победе. Мы должны были победить. Наша Англия должна была принадлежать королеве, сколь Господь ни продлил бы ее век.

Время было опасное, но славное. Всюду господствовала решимость и вера; какая-то сверхъестественная сила внушила нам, что если мы верим — то победим.