Читаем без скачивания Диссиденты - Александр Подрабинек

Между тем в других случаях, когда речь не шла о гуманитарной помощи, корпоративная поддержка была совсем не лишней. В нашей деятельности, например, участие психиатров было очень важным. Нам не хватало профессионального взгляда на проблему. На советских психиатров рассчитывать не приходилось. В лучшем случае они выражали свою поддержку тайком, не рискуя выступать публично. Некоторые, как например, психиатры Марина Войханская или Борис Зубок, бежав на Запад, рассказывали правду об использовании психиатрии в СССР в политических целях. На самом деле нам была важна любая поддержка: и публичная, и негласная, как, например, московского психиатра Марата Векслера.

Частным образом консультировал некоторое время Рабочую комиссию московский психиатр Александр Волошанович. Потом он стал проводить экспертизы нашим подопечным, а в день суда надо мной официально объявил об участии в Рабочей комиссии в качестве психиатра-консультанта. Когда через несколько лет он эмигрировал на Запад, его место в Комиссии занял харьковский психиатр Анатолий Корягин.

Экспертные исследования Волошанович проводил на дому. Чаще всего в квартире Димы Леонтьева, где я тогда жил. Стараясь наилучшим образом организовать нашу работу, мы договорились устраивать «приемный день» Рабочей комиссии еженедельно по средам. В этот день к нам приходили ходоки, бывшие политзэки, родственники сидящих, все, кто хотел получить помощь или консультацию. О «приемном дне» было достаточно широко известно. Найти нас не составляло труда. В этот же день мы решали между собой и другие вопросы, на которые в течение недели у нас не хватало времени. Это был день Рабочей комиссии.

Кое-кто посмеивался над «приемным днем», намекая на склонность к бюрократии. Однако это была правильная организация деятельности в наших условиях. Так было удобнее и нам, и нашим посетителям. Иные из диссидентов недоумевали, когда им предлагали прийти в приемный день, но это был единственный день, когда вся комиссия, включая психиатра-консультанта, была в сборе, когда мы на ходу могли решить любой сложный вопрос.

Некоторые диссиденты важничали и обижались. Петр Егидес, например, сначала был очень недоволен тем, что это ему надо было прийти на экспертизу к нам, а не психиатру приехать к нему домой, а потом он пришел в настоящее негодование, что приехать надо в наш приемный день, а не в тот, который удобен ему. Другие обижались, что на экспертизу надо записываться в общую очередь. Такие скандальные ситуации случались, но, к счастью, не часто.

Квартира была однокомнатная, и Димка, не выносивший длительной суматохи и толчеи, покидал свой дом на целый день. На кухне Саша Волошанович с самого раннего утра открывал свой кабинет и беседовал с очередным испытуемым. Работу свою он делал очень тщательно. Желающих пройти экспертизу всегда было много, а на одно исследование уходил как минимум день, а то и два. Оно включало тестирование по каким-то британским методикам, неврологическое обследование, тщательный сбор анамнеза, долгие беседы. Потом Саша писал развернутое заключение, которое занимало не одну машинописную страницу.

Это была самая настоящая экспертиза, а вовсе не легковесное заключение о психическом здоровье и необоснованности применения принудительных психиатрических мер. Такой тщательный подход Волошановича к своей работе многих удивлял, иных настораживал. Некоторые приходили в надежде быстренько получить у психиатра справку о своем психическом здоровье, не рассчитывая, что обследование будет настоящим – детальным и длительным, а результат – непредсказуемым.

Мы, естественно, в работу Волошановича не вмешивались, а он, готовя заключение, руководствовался исключительно медицинскими соображениями. В результате не каждая экспертиза оказывалась положительной. Однако выдавать на руки заключение о психическом заболевании было невозможно – КГБ мог заполучить его и использовать для необоснованной принудительной госпитализации. Поэтому мы выдавали на руки заключение о том, что применение принудительных мер медицинского характера в данном случае необоснованно, так как по своему состоянию здоровья имярек не представляет опасности для себя или окружающих. Не ручаюсь за точность формулировки, но что-то в этом духе. Это, кстати, соответствовало и общим принципам деятельности Рабочей комиссии: мы защищали не только здоровых людей, посаженных в психушки, а всех граждан от необоснованного применения мер репрессивной психиатрии. Не только здоровых, но, может быть, и больных. Хотя больных, конечно, был очень незначительный процент.

Разумеется, в самом тексте экспертизы никаких недоговоренностей не было, но это оставалось медицинской тайной. Вопрос был в том, как эту тайну сохранить. Экспертные заключения ни в коем случае не должны были попасть в руки КГБ. Между тем квартира насквозь прослушивалась, у входа в дом всегда стояла гэбэшная «Волга» и чекисты точно знали, кто к нам приходит и зачем. Мы всех честно предупреждали, что КГБ следит за домом, где проходит экспертиза, и каждый должен был сам для себя решить, готов ли он идти на определенный риск. Большинство соглашались, понимая, что положительное заключение психиатра может спасти их от следующей психушки.

Все так и было. Больше того, не зная, в отношении кого какое именно заключение вынесено, КГБ предпочитал на всякий случай не сажать в психушки никого из тех, кто прошел у нас экспертизу. Сам факт прохождения экспертизы стал защитой от психиатрических злоупотреблений.

К сожалению, не все это понимали. Владимир Клебанов, пытавшийся создавать независимые профсоюзы, ушел с середины экспертизы, обидевшись на вопросы Волошановича. Он полагал, что получит заключение психиатра автоматически, просто по факту своей биографии, в которой уже были политические преследования и психбольницы. Володя Гершуни, известный диссидент и бывший заключенный Орловской спецпсихбольницы, так и не выбрал время прийти на экспертизу, сколько я его об этом ни упрашивал. В дальнейшем и Гершуни, и Клебанов вновь попали в психбольницы. Больше никого из наших подопечных в психбольницы, кажется, не посадили.

Не попали в руки КГБ и экспертные заключения наших психиатров. Ни одно. Зато все они лежали в английском Королевском колледже психиатров в Лондоне, молча угрожая чекистам, если они вздумают посадить в психбольницу кого-нибудь из наших подопечных.

Западные психиатры поначалу весьма сдержанно реагировали на нашу бурную деятельность. Это было вполне естественно – среди нас не было психиатров и уровень доверия к нам профессионалов не мог быть высоким. Тем не менее положение постепенно менялось к лучшему. Отчасти этому способствовала «Международная амнистия», которая в августе 1977 года представила на VI Всемирном конгрессе психиатров в Гонолулу реферат на английском языке моей книги «Карательная медицина». Психиатры смогли убедиться, что мы – не кучка сумасшедших самозванцев. На конгрессе в Гонолулу много говорилось о репрессивной психиатрии в СССР, были острые дискуссии, а делегация советских психиатров часто попадала в тяжелое положение, не зная, как убедительно ответить на обвинения. В кулуарах конгресса выступали перебравшиеся на Запад бывшие советские психиатры и жертвы карательной психиатрии. И многочисленная пресса, и сами психиатры могли убедиться, что перед ними выступают здравомыслящие и неглупые люди. Советский миф о том, что находившиеся в психушках диссиденты – психически больные люди, рушился буквально на глазах участников и гостей конгресса.