Читаем без скачивания Цикл "Детектив Киёси Митараи. Книги 1-8" (СИ) - Симада Содзи

Каждый раз, когда я собиралась в Хоя или возвращалась оттуда, Масако с дочками делали мне всякие гадости. Но я упорно продолжала ездить к маме.

И дело не только в том, что я хотела ее навещать. Еще одна причина, почему мне надо было вырываться из дома, заключалась в том, что я нашла себе работу. На доход от табачной лавки прожить было невозможно, и мама нуждалась в помощи. Она в самом деле не отличалась крепким здоровьем, и что бы мы делали, если б она заболела? Значит, требовались какие-то накопления на врачей.

Кроме того, мне самой тоже были нужны деньги. Мачеха не тратила на меня ни иены – и в то же время, чтобы уколоть меня побольнее, показывала всем, что на родных дочек ей ничего не жалко.

Мне во что бы то ни стало надо было найти работу. Не могла же я тянуть из мамы последние гроши.

Мама прекрасно представляла мое положение. Поэтому, когда кто-то из Умэдзава, желая проследить за мной, звонил ей и спрашивал про меня, она всегда отвечала, что я у нее. Разведай Масако, что я устроилась на работу, просто не знаю, что было бы.

В те времена на работу, даже в бар, женщин принимали только с рекомендациями. На мое счастье, один знакомый подыскал мне место в университетской клинике, куда я ходила раз в неделю. Не хочу называть имени этого человека и клинику, куда он меня определил, чтобы не причинять неудобств ему и его семейству. Кстати, в этой самой клинике я впервые увидела, как производится вскрытие.

Работа в больнице сделала меня нигилисткой. Я поняла, что жизнь скоротечна и мало что стоит, что все мы привязаны к бренному телу. Жить или не жить, быть счастливым или несчастным – все это связано с людской волей, стремлениями человека.

Я стала размышлять о смерти, о самоубийстве. Вспоминая то время, понимаю, что серьезных причин для таких раздумий у меня тогда не было. Не знаю, как сейчас, но в те годы многих девушек привлекала мысль о самоубийстве. Идея уйти из жизни, сохранив себя в чистоте, превратилась чуть ли не в религию.

В университетском городке располагалось отделение фармакологии и естественных наук. Как-то раз я заглянула туда, и коллега показал мне склянку с мышьяковой кислотой, после чего я и решила покончить с собой. Незаметно отлила немного яда во флакон из-под духов и отправилась к маме. Я застала ее дома. Она сидела, согнувшись, возле хибати[72] в лучах солнечного света, и показалась мне такой маленькой…

В тот день я собиралась попрощаться с ней навсегда. Увидев меня, мама протянула мне бумажный пакет. В нем оказались пирожки со сладкой начинкой. Знала, что я приду, и купила.

Мы принялись за пирожки. Я жевала и думала, что не могу сейчас умереть и оставить маму одну. Я много ломала голову над вопросом: для чего человек появляется на свет? Моя жизнь была лишена удовольствий, а следовательно, и смысла. Хотя у мамы ситуация была еще хуже.

Когда бы я к ней ни приходила, всегда заставала на одном и том же месте. Опустив плечи, она сидела у входа в табачную лавку, одинокая и печальная. Изо дня в день одна и та же картина, одна и та же поза. И однажды меня обожгла мысль: а ведь она так и умрет перед дверью своей лавчонки! Разве это жизнь? Чем больше я думала о несчастной маминой участи, тем яснее понимала, что никогда не прощу семейство Умэдзава.

Во мне зрела злость и ненависть к этим людям, переросшие в конце концов в желание расправиться с ними. Никаких других причин для убийства у меня не было. Это желание копилось медленно, по капле, из года в год.

Мачеха любила все показное, поэтому в их доме постоянно звучали музыка и смех. У меня холодела спина, когда я слышала это напускное веселье и представляла, как мама сидит там, в Хоя, одна, на пороге табачной лавки…

На убийство меня толкнул один случай. Однажды в гости к Умэдзава заявилась Кадзуэ. Пришла, села в гостиной и тут же стала ныть, что ей подсунули кривой стул. (Она вообще целыми днями на все жаловалась.) Тогда мачеха вытащила откуда-то маленький тканевый мешочек и бросила его дочери со словами: «Вот, подложи под ножку. Шататься не будет». Это было саше из коллекции, которую любовно собирала мама. Видно, обронила его, когда собирала вещи перед тем, как покинуть дом Умэдзава.

Этот случай переполнил чашу моего терпения. Я уже поставила на себе крест. И если уж умирать, то почему сначала не отомстить и не принести маме хоть немного счастья?

Я вовсе не была уверена в себе, в своих силах. Думаю, именно это самое чувство неуверенности и навело меня на мысль, как и что я должна делать. План рождался как бы сам собой, словно во сне, постепенно обретая очертания. В это время я и познакомилась с господином Такэгоси.

Я искренне раскаиваюсь, что втянула его в это дело. Сколько раз я собиралась открыться ему, рассказать обо всем… Но в итоге решила, что явкой с повинной станет мое самоубийство.

Целый год я по капле собирала яд в отделении фармакологии, а в конце 1935 года бросила работу, никому ничего не сказав. Не думаю, что кто-то захотел меня разыскивать, да если б и попробовали, все равно ничего не добились бы – при устройстве в клинику я назвалась чужим именем и придумала адрес. Пропажи мышьяка тоже не должны были заметить, ведь я украла совсем немного. На работу я обязательно надевала очки, меняла прическу. Боялась случайно столкнуться с кем-нибудь из родственниц. Но мне повезло.

Что сказать про отца? К нему у меня не было ненависти. Можно сказать, что это был человек своекорыстный, думающий только о себе.

Я ударила отца деревянным ящичком, который подобрала в клинике. В такой таре к нам привозили пузырьки с лекарствами. Сработанные на совесть, без зазоров между досками, ящички, которые за ненадобностью выбрасывали, были необычайно прочными. Я приделала к ящичку ручку, положила в него тяжелую металлическую пластину и залила ее смешанным с соломой гипсом, который тоже позаимствовала в университете. Солому добавила для прочности – слышала от кого-то, что так лучше. Ручку постаралась приладить покрепче, но от удара она все-таки сломалась.

Это был самый тяжелый момент. Конечно, отец был прожженный эгоист, но он не издевался надо мной, как его новая супруга. За несколько дней до убийства я сказала, что готова позировать ему без одежды, пообещав, что это останется между нами. Он страшно обрадовался. Прямо как малое дитя. Вообще, в нем было что-то ребячье.

Когда я ему позировала, начался снегопад. Я никогда не видела столько снега. До сих пор вспоминаю, как сидела в мастерской, а снег все валил и валил… Я с трепетом думала: «Уж не велит ли мне само небо остановиться?»

Меня одолевали сомнения. «Сегодня не годится, лучше завтра». Увидев, как отец выпил снотворное, я уже почти решила отложить задуманное, тем более что снег нарушил мой план.

Но откладывать было нельзя. Картина, для которой я позировала, была уже почти готова. На следующий день отец собирался закончить лицо, которое пока оставалось лишь набросано на полотне, и тогда станет ясно, кто ему позировал.

Кроме того, на следующий день, 26 февраля, в среду, у меня были занятия в балетной студии, и я обещала мачехе, что обязательно приду.

И все-таки я решилась и ударила отца по голове. Но удар получился недостаточно сильным, отец упал и стал корчиться от боли. Тогда я схватила несколько листов плотной бумаги, намочила и, прижав к его лицу, держала обеими руками, пока он не задохнулся. Я долго не могла понять, почему полиция посчитала, что отец умер от удара по голове, а не от удушья.

Теперь что касается бороды. Все недоумевали, почему преступник воспользовался ножницами, а не бритвой. Я приготовила бритву и только начала ножницами, а потом хотела сбрить что останется. Но вдруг у отца из носа и рта потекла кровь, я страшно испугалась и бросила ножницы. Как ни старалась быть аккуратной, часть состриженных волосков упала на пол.

После этого я вышла из мастерской, прихватив отцовские ботинки. Поставила их вместе со своей сумкой на крыльцо, куда не нападал снег, и подошла к боковому окну. Через окно с помощью шнурка задвинула щеколду в комнате, прошла в своих туфлях до калитки и выглянула на улицу. Я очень нервничала, поэтому тут же закрыла дверь и повернула обратно. Сделала на носках, как на пуантах, несколько шагов и наступила на новый след подошвой. Как и следовало ожидать, посредине следа осталось небольшое углубление. «Повезло, что я его заметила, иначе…» – с дрожью подумала я.