Читаем без скачивания Сочинения - Всеволод Гаршин

По поводу литературы скажу вам, что, кажется, к октябрьской книжке подгоню маленький рассказец. Очень бы хотелось кончить его, да вероятно и удастся.

Не знаю только, удастся ли самый-то рассказ*

Завтра вношу деньги в университет и начинаю ходить на лекции.

Определитель наш двигается пока только моими усилиями, так как сначала нужно составить пробное семейство*. Я очень доволен этой работой, она выгодна во всех отношениях, даже и в денежном, хотя вознаграждение получится нескоро. Зато языки у меня сильно подвинулись вперед с тех пор, как я начал переводить источники.

Писал ли я вам, что здесь страшно забирают! Долинина сослали, Павловский, говорят, убежал из ссылки; сослали еще нескольких моих товарищей по гимназии*…

Е. С. Гаршиной

23 ноября 1878 г. Петербург

Дорогая мама! Вчера вышел из госпиталя. Мне дали свидетельство вполне удовлетворительное, и сегодня я уже заказал писарю просьбу об отставке. Вот наконец и окончание бедствий*.

Полтора месяца почти не был в университете; завтра иду туда, а послезавтра к Салтыкову с рассказом. Боюсь, что не пропустят, т. е. не Салтыков, а цензура. В первый раз встречаюсь с «ножницами» и очень их чувствую. Если не пустят, обидно, тем более, что вещицей я более доволен, чем предыдущей*…

Е. С. Гаршиной

16 января 1879 г. Петербург

Пишется туго; сидишь, сидишь перед бумагой и вымучишь несколько строк. Переделать того рассказа, что вы переписали, я решительно не в силах. «Встреча», отданная Салтыкову, до сих пор обретается в неизвестном положении. Хоть бы выставки поскорее начинались: по крайней мере написал бы несколько фельетонов в «Русскую правду».

Виной всем моим огорчениям, конечно, служу я сам или вернее основная черта моего характера: неимоверная, баснословная и постоянная лень. Право, я пришел к этому убеждению. Иначе как объяснить то обстоятельство, что даже успех на первых шагах литературного поприща не мог побудить меня взяться за работу как следует…

Е. С. Гаршиной

29 января 1879 г. Петербург

Рассказ мой «Встреча» принят и будет помещен в марте. Щедрин, когда я сказал ему, что боялся за этот рассказ, выбранил меня. А «Из записной книжки»* я отдал в переделанном виде; вероятно тоже пойдет, потому что иначе Щ. уже прислал бы мне записку

Скоро начинаются художественные выставки, и я возьмусь за старое дело. Боюсь только, чтобы к тому времени не прихлопнули «Русской правды»: у нее уже есть два предостережения*…

Е. С. Гаршиной

14 марта 1879 г. Петербург

То обстоятельство, что мне быть может дадут крест, ужасно меня взволновало: дело, конечно, не в кресте, а воспоминания вдруг поднялись и наполнили душу. Вспомнил день 11 авг. 77 г., быть может единственный день, когда вполне сознавал себя честным и порядочным человеком. Тот, кто не бывал под пулями, вряд ли поймет, что этим я хочу сказать. Вчера вечером я рассказывал двум знакомым об этом дне, и когда они ушли, чуть не расплакался. Убитые товарищи и теперь передо мною как живые, особенно Федоров, на моих руках истекший кро-вью

Третьего дня был у Мих. Евгр… Снес ему маленькую-маленькую вещицу, написанную между прочим, сказку. И притом фантастическую*. Обещал написать, если не понравится, да вот все еще молчит. Вероятно, пригодилась. Таким образом март, апр., май «О. 3.» будут иметь счастие украшаться моими творениями…

Е. С. Гаршиной

24 июля 1879 г. Мураевка Орловской губ.

Вот уже почти две недели, дорогая мама, как я живу у Гердов. Очень хорошо прожил я эти две недели: немного работал (подвинул кое-что вперед), разъезжал по уезду. Мы с А. Я. очень тщательно возимся с здешними «породами» (горными) и теперь геологическое строение для нас уже почти ясно. Руды железной здесь бездна; почти под всем уездом тянется непрерывный пласт красного железняка или сферосидерита. Впрочем, это для вас не очень интересно.

Вчера в руки мои вселился некий зуд, заставивший меня почти до четвертого часа ночи просидеть с пером, чем я, впрочем, очень доволен, т. к. вчера сильно подвинул «большое».

Вы, вероятно, раньше меня увидите VII кн. «О. З.» Не знаю, поместят ли «Attelea princeps», но мне хотелось бы, по правде сказать, чтобы ее отложили до августа. Время терпит, а на затычку идти — благородная гордость не дозволяет. Что-то вроде чести мундира — черт знает что такое…

Е. С. Гаршиной

22 ноября 1879 г. Петербург

Лгать вам мне не хочется, да и не могу я лгать вам, а правду писать не легко. Нервы у меня расстроились чрезвычайно: о какой-нибудь работе или хлопотах теперь я и думать не могу. Вчера случайно говорил с психиатром, который сказал, что на время нужно оставить всякую умственную работу. Попробую, авось успокоюсь немного. Но ведь отсутствие занятий не остановит постоянной работы — не работы, а какого-то скверного брожения мозга, которое меня и губит. Я, право, потерял голову.

Иногда мне кажется, что все это не болезнь, а ломанье, что я не не могу работать, а просто ленюсь — но ведь, право, это неправда Я в каком-то удивительном состоянии: тоски, настоящей хандры нет, а апатия ужаснейшая. Хочется сидеть не шевелясь и ни о чем не думать…

Е. С. Гаршиной

2 декабря 1879 г. Петербург

Вы пишете о том, нет ли у меня какого-нибудь «горя». Право, настоящего «горя» нет. Ни в кого я несчастно не влюблен, — никакого преступления не совершил. Мое горе — я сам со своею беспричинною хандрою, ленью, неумелостью, тряпичностью и т. д.

Эту неделю я провел сносно: упорно сидел в Публичной библиотеке и переводил немецкую книжку о птицах. Эту работу дал мне А. Я. Герд. Пока работаешь — ничего себе. Зато вечером — плохо. Сегодня воскресенье, Публичная библиотека отперта не надолго, я там не был и тоска страшная. Правда, что мне работа необходима!

Мама моя, дорогая моя, не тоскуйте обо мне очень. У меня самого еще есть надежда на лучшее, вернее на спасенье. Если бы не было этой маленькой надежды, я не стал бы жить. Очень уж тяжело, это правда. Но посмотришь вокруг себя и скажешь: ведь не глупее я других. Есть у меня все-таки талант. И то, что мешает ему работать, неужели должно продолжаться всегда, до самой смерти?..

Е. С. Гаршиной

18 декабря 1879 г. Петербург

Вот несколько дней как я ожил и хожу занятый новой вещью. Чувствую, что сяду писать, может быть, сегодня же или завтра «Места» меня пугают, как какая-то тюрьма… Ведь поступить в банк, в министерство значит прикончить совсем и навсегда многое и многое Во всяком случае теперь я не могу думать о месте, дорогая моя мама. Вы, я думаю, поймете меня и не осудите за это новое проявление неосновательности.

Писать я хочу уже года полтора тому назад продуманную, а теперь дополняющуюся и изменяющуюся (пока в моей голове, конечно) историю. Не написал я ее в свое время — хотя начинал — не из чего иного, как из какого-то рабства. Дело в том, что «направления» какого бы то ни было в рассказе совсем нет. Совершенно личная история с любовными делами и с очень кровавою развязкой. «О. 3.» наверно не напечатают, а все «Русское богатство» вознегодует, это я чувствую, а писать все-таки буду, потому что очень уж ходят все мои действующие лица в моей голове*.

Ах, если бы мне в месяц или два кончить свой рассказ (он должен быть порядочный, minimum листа в 4, поэтому я кладу такой долгий срок), то-то бы я воспрянул духом…

Е. С. Гаршиной

7 января 1880 г. Петербург

Писанье рассказа у меня идет очень медленно, главным образом потому, что в нем я вижу большую фальшь. Не знаю, выберусь ли я из нее.

Перевод «птиц» почти уже кончен и скоро начнет печататься, для того чтобы к весне книжка могла поступить в продажу. После птиц будем составлять млекопитающих. Есть у меня в виду еще один перевод с французского, но еще наверно не знаю, придется ли переводить.

Еще о переводах: к моему удовольствию, А. Я. очень доволен моей работой. Я, по правде сказать, не надеялся справиться с немецким языком и орнитологией даже удовлетворительно.

Е. С. Гаршиной

17 января 1880 г. Петербург

Все это время я очень много работал: кончил «птиц» и писал свой рассказ. Правда, нервы, проклятые нервы не особенно благоденствуют, но уж что с ними поделаешь. Последние два дня и сегодня я бегаю по художникам: Глеб Иванович предложил мне писать в «Русские ведомости» об картинах, а я за последнее время поотстал насчет искусств. Поэтому посетил многих знакомых и незнакомых и даже horribile dictu![21] заказал себе визитные карточки. Разговоров разговаривал множество: каждый несет свое и каждый более или менее говорит вздор. «Своих слов» ни у кого нет.