Читаем без скачивания Гаяна (Иллюстрации Л. Гольдберга) - Петроний Аматуни

Казалось, он смотрел куда-то в лишь ему одному понятную даль. Этот взгляд его был глубоко задумчив.

Он был зарыт в землю почти по самую шею, но мне почему-то он виделся именно стоящим во весь рост, лишь скрытый от меня грудой больших камней и жестким, колючим кустарником. На губах его чудилась саркастическая улыбка. Так может улыбаться человек, заканчивающий свои дни почти у самой цели, но все же не достигший ее… Словно он понимал всю тщету, бесполезность дальнейших усилий, но вспоминал о том великом деянии, что уже было за его спиной.

Пришел, увидел и… почти победил!

Трагедийность этого «почти» навеки запечатлелась в грубых, но изумительно выразительных каменных чертах его лица. Только гениальные мастера могут создавать такие скульптуры. Только величайшие невежды цивилизованного мира могут говорить о неполноценности угнетенных, так называемых малых народов Африки, Азии, Полинезии. Только наиподлейшие из глупцов, забывая о единстве природы человека, могут игнорировать эти и подобные им вдохновенные творения простых, натруженных рук.

«Игнорирование — это не аргумент!» — говорили древние, подарившие нам немало непреходящих истин, одну из которых я и вспомнил у могилы Маны.

Мы сели на камнях возле статуи, думая каждый о своем, целиком находясь во власти обстановки и необъяснимого обаяния, которое излучают лишь подлинные произведения искусства.

5

Мы в полном смысле слова исколесили весь остров. Я и то устал. А ведь я всего только правил мотоциклом, причем с коляской, да еще по сравнительно сносным тропинкам или даже настоящим дорогам. Моим пассажирам — вот им досталось изрядно! Они то и дело брали пробы грунта, воздуха, воды и делали анализы с помощью портативной, но надежной походной лаборатории.

Особенно тщательно работали они в развалинах взорванной Дортом микробиологической базы, на покинутом крабоконсервном заводе и в пустом теперь поселке Лакитаун.

Я бродил по опустевшим улицам, заглядывал в окна домов и даже зашел в кабачок Оскара. На всем — холодок запустения. Лишь вывеска «Вспомни свою крошку» и длинная стойка у буфета напоминала о характере заведения, как одежда, лежащая на берегу реки, напоминает об утопленнике.

Двухэтажный белый особняк на холме, поодаль от поселка — бывшая резиденция Бергоффа и Дорта — вначале вызвал во мне любопытство, но и там ничего интересного я не увидел.

Походив по комнатам, где почти вся обстановка осталась нетронутой и только покрылась безразличной ко всему пылью, я уже собрался выйти на широкую веранду, как увидел на одной стене портрет, написанный маслом на небольшом холсте.

Из тонкой прямоугольной рамки, слегка затуманенное пылью, на меня глянуло красивое девичье лицо с большими смеющимися светло-карими глазами, обрамленное вьющимися каштановыми волосами. Тонкий и прямой римский нос. Пухлые улыбающиеся губы.

— Паола!

Моя рука невольно потянулась к портрету, точно к маленькому тлеющему угольку, оставшемуся от костра, от которого еще можно прикурить. Но, вспомнив совет академика ничего не брать и сцены, происходившие на Пито-Као в дни ужасной эпидемии арпела, я ограничился лишь ответной улыбкой этому милому лицу и вышел из дома.

Ночь пришла быстро, как беда. В высоком экваториальном небе вспыхнули крупные, точно искусственные спутники, звезды. Я сидел на скалистом обрыве у самой воды. В густом тропическом лесу хлопали крылья невидимых в темноте птиц, стрекотали цикады; то далеко, то совсем близко слышался писк и что-то напоминавшее пыхтенье и топот босых ног.

Со стороны океана донесся пронзительный, неприятный свист. Потом он резко оборвался, и воздух наполнился… звуками арфы. У меня появилось такое ощущение, будто я открыл дверцу холодильника.

И тут я вспомнил дневники Павла Тверского. Ну да, это же поющая рыба, черт бы ее побрал!

Снова я чувствую себя настоящим мужчиной. Но первобытный инстинкт самосохранения уже взведен, точно курок.

Профессору и его коллеге лучшее они вдвоем и увлечены работой так, что их не удивишь и симфоническим оркестром. Что это они долго возятся с анализами на кладбище? Неужто не надоело? Хоть бы поскорее пришли. Пора и домой.

Я закуриваю и подчеркнуто неторопливо затягиваюсь. Однако здесь, на Пито-Као, и табачный дым почему-то вкуснее и действует особенно умиротворяюще. Да и недурно, совсем недурно вот так — одному! — побыть ночью вблизи незнакомого леса, на чужих скалах, под сказочным небом в абсолютной темноте.

Осматриваюсь и… снова «открываю дверцу холодильника»: в черной пустоте ни с того ни с сего я вижу вдали освещенное окно… Этого еще не хватало! Крепко зажмурился, как в детстве, сосчитал до трех и… свет. Свет в одном из окон дома Бергоффа. Пустого дома. Заброшенного. На необитаемом уже более года острове.

Отворачиваюсь и крепко вслух ругаюсь. На чем свет стоит. Это испытанное во всех странах и самое радикальное средство против галлюцинаций. Произнося без передышки непотребные слова, бросаю украдкой взгляд в направлении особняка Бергоффа и… все тот же свет в окне.

Тут мне в голову приходит удачная мысль. Надо признаться, что такое бывает у меня нечасто. Если вы и найдете в моей книге неплохие, на ваш взгляд, места, то, честно признаюсь, они появились только потому, что сама действительность подарила их мне. Лично же я ничего не выдумывал, да и не люблю заниматься таким несвойственным мне делом.

Но в тот раз воображение проснулось во мне, как от пушечного выстрела, и сработало безотказно. Быстро извлекаю из футляра фотоаппарат, присоединяю к нему телеобъектив, навожу его, щелкаю. Раз! И свет погас…

Жду минуту, две, пять — темнота. Вспоминаю свое имя, отчество, год рождения — сходится. Значит, жив курилка. Ладно, думаю, еще посмотрим.

Закуриваю еще разок и слышу голоса наших ученых. Они разговаривают весело, смеются и поднимают такой шум, что все живое вокруг в страхе умолкает.

— Не устали ожидать нас? — спрашивает Александр Иванович.

— Нет, ничего, — небрежно отвечаю я. — Пока вы возились в доме Бергоффа, я мечтал.

— В доме? — удивился Василий Иванович. — В каком доме? Мы работали только на кладбище.

— И признаков арпела, как мне и хотелось, не нашли, — довольным голосом произнес профессор.

— Едем домой, — пробурчал я и первым направился к мотоциклу.

6

На вертолете утром я проявил пленку и крепко задумался. На снимке — освещенное окно и в нем два силуэта: один из них какой-то странный, с головой, напоминающей в профиль полумесяц.