Читаем без скачивания О нас троих - Андреа Де Карло

— Негодяй ты этакий, я все ждала твоего звонка. Сегодня привезли картины, они замечательные! — сказала она.

— Я отвык от того, что тебе можно позвонить, — оправдывался я.

Так и было: каждый божий день я смотрел на листок с номером ее телефона, но так и не решился снять трубку.

— Ну ты даешь, Ливио, — сказала Мизия. — Я уже подумала, что ты во мне разочаровался и не хочешь со мной разговаривать.

— Да ты была замечательная. Появилась тогда, словно чудесное видение!

Паола сидела в нескольких метрах от меня, перед телевизором; сам этот ее неподвижный, устремленный вперед взгляд свидетельствовал, как мне казалось, о враждебных чувствах к Мизии.

— Да ладно тебе, — сказала Мизия. — Передаю трубку маленькому Ливио.

Маленький Ливио подошел к телефону:

— Как поживаешь? — спросил он, но как-то неуверенно, и акцент у него был совсем уж странный.

Я попытался разговорить его, но это оказалось непросто: он явно стеснялся, нас разделяло столько километров, да еще в нескольких метрах от меня сидела просто окаменевшая Паола.

— Скоро увидимся. Я приеду к тебе в гости. А теперь позови маму.

Мизии я сказал, что мы приедем в Париж сразу после рождения ребенка.

— Обещай мне. И сдержи слово! У нас до неприличия большой дом, живите, сколько захотите. И даже есть комната тебе под студию, лучше не бывает, и там верхний свет. Поработаешь лучше, чем в Милане, а главное, мы будем все вместе. Пообещай, что приедете!

— Обещаю. — На самом деле я так и видел, как качу по направлению к Альпам. — Как только родится ребенок — приедем. Решено.

Я положил трубку; сердце сильно стучало от волнения.

— Нельзя отправляться в путешествие по Европе с новорожденным младенцем, — сказала Паола.

От одного ее тона и взгляда у меня начался жуткий приступ клаустрофобии.

— Можешь объяснить, почему ты становишься такой упрямой и враждебной, когда дело касается Мизии?

— При чем тут Мизия? — возразила она. — Просто нельзя так обращаться с ребенком.

— Но ведь он еще даже не родился! — крикнул я. — Мы не знаем, какой он будет! Может, он прирожденный путешественник, откуда тебе знать?

— Ты просто инфантильный, — сказала Паола, и взгляд у нее был по-взрослому возмущенный и упрямый.

— Я не инфантильный, — крикнул я, — а вот ты ведешь себя, будто клуша, сплошные предрассудки и предубеждения; ребенок еще не родился, а мы уже словно в тюрьме!

Она посмотрела на меня, словно на буйнопомешанного или на сбежавшего из зоопарка зверя; я бросился, налетая на мебель, к входной двери и скатился по лестнице, во власти исступленной ярости.

Через два дня пришло письмо от Марко, из Перу.

Кукабуру, 1 января.

Эй, Ливио, с Новым годом!

Надеюсь, рано или поздно ты получишь это письмо и тебе удастся его прочитать, хотя лента в пишущей машинке почти высохла, плюс западают две клавиши, но, как ты сам понимаешь, вряд ли в этой глуши стоит искать ремонт машинок. Короче:

Я в Перу, потому что А) чисто случайно (или не случайно) встретил в одном баре в Лондоне двух чокнутых парней, которые связаны с местными ребятами, тоже психами, и Б) из ощущения, что не существует того, чего ты не видел своими собственными глазами. И я решил, что моя работа может обрести хоть какой-то смысл, если делать ее так, как я делаю сейчас. Попутно я выяснил, что в самой моей работе есть нечто магическое и благодаря ей я могу оказаться в таких местах и обстоятельствах, куда никак бы не попал.

По логике вещей, все наоборот: люди должны становиться агрессивными и закрываться от тебя, когда ты их снимаешь, и раскрываться, идти тебе навстречу, когда ты просто хочешь с ними поговорить. Но эволюция (или регресс) шла так далеко, что с кинокамерой ты можешь подойти к людям, которые, будь ты без камеры, тут же бы тебя пристрелили, даже не поинтересовавшись, кто ты; пожалуйста, — смотри что хочешь, задавай любые вопросы, какие хочешь, ходи, где тебе вздумается, и никто в тебя не стреляет, даже не собирается (меня пытались убить только один раз, когда я был без камеры и ничего подозрительного не делал). То, что эти люди раньше камеры в глаза не видели, дела не меняет. Возможно, это связано с тем, что отснятый материал как бы существует в другом, параллельном мире, где вся информация — беспристрастная, столь безрассудно и некритически беспристрастная, что с ней можно делать все, что хочешь, и никто ничего не заметит.

Здесь вообще все довольно странно, поселения в глухих джунглях, совершенно разрушенные городки, время течет медленно, иногда кажется, что вообще стоит на месте, а потом вдруг несется вскачь. Надо быть постоянно готовым к тому, что из состояния полного покоя неожиданно попадешь в самый водоворот событий, причем события эти могут оказаться малоприятны, а их последствия и того хуже. (Позавчера погиб один очень славный парень, водитель грузовика, на котором я сюда приехал: пошел за бензином, а его подстрелили и повесили на дереве за ноги; когда мы его нашли, он еще дышал, но мы уже ничем не могли ему помочь, только слушали, как он хрипит в агонии, будто козленок с перерезанным горлом, и так всю ночь. Вся наша аптечка — две упаковки стерильных бинтов да пузырек стрептомицина с давно истекшим сроком годности.)

Ладно, пора заканчивать письмо, я слишком долго держу лампу включенной, а ночью тоже надо соблюдать осторожность; и потом я вовсе не собирался портить тебе Новый год мрачными рассказами, я только хотел поздравить с праздниками, сказать, что люблю тебя; надеюсь, у тебя все в порядке и мы рано или поздно все же повидаемся, ведь если ничего не случится, рано или поздно я вернусь в Лондон, вот только отсниму побольше материала.

Пока.

P. S.

Если вдруг со мной все же что-то случится, то не мог бы ты передать Мизии и маленькому Ливио, что (зачеркнуто) и что я хотел им тоже написать, но не знал куда, вот и попросил тебя сказать им об этом?

22

Десятого февраля у меня родилась дочь. Я грунтовал холст размером метр двадцать на метр восемьдесят, и тут Паола в гостиной вскрикнула — истошно, но сдавленно, я бросился к ней. «Кажется, воды отошли», — сказала она. Мало что соображая, я стащил ее по лестнице вниз и усадил в машину, а когда мы уже отъехали, она стала говорить, что не хочет ехать в клинику моей бабушки, как было уговорено, и чтобы я отвез ее в ту клинику, где родились они с братом.

— Но мы же там наблюдались и все такое, неделями готовились, — сказал я ей, пытаясь проскользнуть между другими машинами, поглядывая на ее живот и одновременно утирая пот тыльной стороной руки.

— Не доверяю я им, — сказала Паола глухим голосом. — Это для чокнутых. Да и твоя бабушка немного чокнутая.

— Моя бабушка — потрясающий гинеколог, — сказал я, чуть не врезавшись в бок автобуса. — Если бы не она, я бы так и остался наполовину парализованным.

— Да, но я предпочитаю нормальных врачей, — Паола обхватила живот руками, тяжело дыша и сгибаясь в три погибели.

— Что значит — нормальных? — спросил я. — Нормальных — это которые привяжут тебя к железной кровати, как в морге, чтобы ты рожала лежа?

— Что ты об этом знаешь? — рявкнула она, уже не в состоянии говорить спокойно. — Ты же не женщина.

— Но я слышал об этом от женщин, — ответил я.

— Не от тех, значит, — сказала Паола, откидываясь на спинку сиденья.

Я был просто потрясен, обнаружив в такой ответственный для нас момент, насколько же мы с Паолой не совпадаем; от непонимания, что обо всем этом думать, в голове у меня все перепуталось.

— Нельзя же просто заявиться в клинику, вот так, без предупреждения.

— Они предупреждены, — сказала Паола, хватая ртом воздух; колени у нее дрожали. — Весь последний месяц я ходила туда с мамой. Она тоже не доверяет твоей бабушке.

Такого рода сюрпризы всегда действовали на меня разрушительно, у меня в голове не укладывалось, как это кто-то из близких может думать или делать что-то такое, о чем ты даже не подозреваешь, скрывая от тебя. Меня словно током ударило: я дергал руль то в одну, то в другую сторону, включал не те скорости и, когда не надо, жал на газ; просто чудо, что мы не врезались в другую машину или в тротуар и никого не задавили.

— Отвези меня в нормальную клинику, — снова сказала Паола, и еще несколько раз это повторила, волнуясь, задыхаясь и цепляясь за спинку сиденья, так что я, как бешеный, вклинился между другими машинами и помчался, куда она хотела; смешно даже сравнивать с тем, как я гонял в свое время на своем старом «пятисотом», однако не прошло и восьми минут, как мы были у ее клиники.

Я помог ей подняться по ступенькам и пройти через холл, и дальше все пошло хуже некуда, потому что охранник, медсестра и молодой врач смотрели на нас без всякого интереса, мне же казалось, что Паола вот-вот родит, и живот у нее — я смотрел сбоку — был просто невероятных размеров, я с трудом поддерживал ее, одновременно пытаясь понять, куда идти; тут-то я и закричал: «Кто-нибудь нам поможет, а?» — и голос-мегафон, про который я уже говорил, здесь, в холле с гладким мрамором и колоннами, гремел по-страшному. А Паола — нет бы хоть в этом меня поддержать! — наоборот, меня одергивала: «не кричи» да «перестань», и упиралась, не хотела идти дальше, всем своим видом показывая, что она тут ни при чем, так что когда из дальнего коридора наконец-то выглянули две медсестры, я был уже совсем на взводе.