Читаем без скачивания Томек в стране фараонов - Альфред Шклярский

В какой-то миг к нему пришло решение, и он, к недоумению друзей, начал готовиться ко сну. Улегся поудобнее на циновке, закрыл глаза.

– Тадек, ты что? – спросил Смуга. – Мы ведь скоро идем на пир.

– Неплохо бы перед этим вздремнуть, – ответил варшавянин и, в самом деле, вскоре раздалось его трубное храпение.

Вечером прибыл Мунга с приглашением на пир и танцы. Разбуженный друзьями Новицкий объявил, что присоединится к ним позднее, а сам с помощью Автония, как переводчика, пошептался о чем-то с Мунгой, тот же, проводив Смугу и Гордона к боме[160], куда-то исчез.

Обоих гостей усадили рядом с вождем, что было знаком расположения. Внесли большие, наполненные до верха рисом жестяные тазы, молоко, маниоку, завернутые в листья орехи и печеную в костре картошку. Перед вождем и гостями поставили миску с мясом кур и яйцами, в глиняные кубки налили какую-то подозрительного вида жидкость. Кисуму взял кубок, пригласил белых сделать то же самое, объяснил:

– Это марафу!

– Пальмовое вино, – громко перевел Гордон и потихоньку остерег Смугу, чтобы не пил много, вино может быть «подкреплено» какими-нибудь специями.

– Кали сана, – Кисуму как будто услышал и понял Гордона.

– Говорит, что оно очень острое, – сказал англичанин.

Вино действительно обжигало горло. Настроение пирующих все оживлялось. Смуга напрасно искал глазами Новицкого. Он заметил, что не видно и Мунги. Его охватило беспокойство, он не мог понять, что замыслил моряк.

А тем временем негры поглощали невероятное количество пищи. Смуга обратил внимание Кисуму на то, что так можно и заболеть. Вождь только засмеялся и объяснил, что у него есть прекрасное лекарство, полученное от белого целителя. Смуга, заинтересованный в том, чтобы как можно дольше удержать вождя в трезвом состоянии, попросил более подробных объяснений. Кисуму кивнул одному из своих людей:

– Хупа!

– Это значит – бутылка! – шепнул Гордон.

Перед изумленными европейцами поставили большую корзину. Вождь сам развязал основательно заделанную крышку, откинул ее, сунул в корзину руку и вытащил небольшую, может, с четверть литра, бутылку, на дне которой оставалось еще немного жидкости. С благоговением, сосредоточенно подал он ее Смуге, проговорив при этом:

– Дава кали сана![161]

– Да это же популярное слабительное средство! – рассмеялся путешественник, но тут же наклонился, изучая надпись на бутылке. – Невероятно! – прошептал он про себя.

– Что такое? – заинтересовался Гордон.

– А вы посмотрите, где это средство было произведено! – предложил Смуга.

– «Краков, 1905», – прочитал Гордон. – Так это же польское лекарство.

– С ума сойти, – сказал Смуга и намеревался уже подступиться к вождю с вопросами о «белом целителе», как вдруг все замолчали. Смуга в недоумении поднял голову.

Перед костром стоял колдун в ритуальном одеянии, властным жестом он поднял руку. Совсем невысокий, со сморщенным мрачным лицом, с блестящими глазами и неестественно расширенными зрачками. Он был почти наг под наброшенной на плечи леопардовой шкурой, лишь медные браслеты, переплетенные черными страусиными перьями, да яркий плюмаж, тоже густо усеянный этими же перьями, украшали его. В полной тишине он начал свой обрядовый танец, закрутился вокруг костра, посыпая в огонь какое-то зелье, издающее острый, неприятный запах. Высокий столб дыма поднялся в воздух. Колдун прибавил к ритмичным движениям завывающее пение.

Сначала в пении, а потом и в танце ему стали вторить и жители деревни. Мужчины тесным кругом охватили костер, вождь и его гости оказались внутри этого круга. Они ритмично ударяли по своим кожаным щитам. Сзади подвывали женщины. Кисуму вытирал пот с лица, хоть ночь и была холодной. Он, правда, пока сидел, но уже начал подрагивать в ритме пения и танца. Смуга со значением глянул на Гордона, оба незаметно подготовили оружие.

– Попробуем выбраться, – прошептал англичанин.

– Да, это лучший выход, – ответил Смуга.

Они потихоньку стали отходить назад, туда, куда не падали отблески костра. Их движения не остались незамеченными колдуном, внешне как будто полностью отдавшимся исполнению обряда. Он внезапно вырос прямо перед ними, начал что-то ритмично выкрикивать. Ему отвечал хор мужских голосов. Смуга внимательно вслушивался в этот своеобразный диалог. Спокойно достал трубку, горящим угольком раскурил ее и затянулся.

– Подождем еще немного, – шепнул он.

Гордон посмотрел на него с восхищением.

– Зачем? Надо отсюда уходить!

– Да, только еще не сейчас.

Дымок от трубки смешивался с дымом от костра.

– Когда же? – нервничал Гордон.

– Когда они совсем потеряют головы в этом безумии и перестанут что-либо видеть.

– Но когда же? – не уступал Гордон.

– Скоро! Потом! – ответил Смуга. – Мы оба тогда выстрелим в колдуна и бежать! Только цельтесь как следует, прямо между глаз!

Напряжение росло. Колдун завывал все быстрее, хор отвечал ему все громче:

– Кто хочет отобрать у нас наши обычаи?

– Вазунгу! – проревел хор.

– Кто пришел вместе с охотниками за рабами?

– Вазунгу!

– Кто хочет отобрать наших жен?

– Вазунгу!

– Кто ненавидит черных?

– Вазунгу!

– У кого кожа цвета траура?

– У вазунгу!

– Кто пришел с севера, чтобы захватить наш край?[162]

– Вазунгу!

– Кто виноват в бузингизи?[163]

– Вазунгу!

– Кто наслал на нас льва-людоеда?

– Вазунгу!

– Кто не дал принести жертву?

– Вазунгу!

– Кто пришел в деревню, чтобы нас уничтожить?

– Вазунгу!

– Кого надо убить?

– Ваазуунгууу!

Смуга погасил трубку, тихо спросил Гордона:

– Готов?

– Да! – ответил тот, доставая пистолет из кобуры.

В этот момент раздался дикий грохот барабана. В свете огня появилась небольшая процессия. Впереди шел Автоний, изо всех сил колотивший в барабан колдуна, за ним Мунга, не имевший на себе никаких знаков траура, зато вооруженный до зубов, а в самом конце шел Новицкий в весьма необычном виде. Разрисованный черной краской, в наброшенной на обнаженный торс шкуре леопарда, застреленного Смугой, с полосками из леопардовой шкуры на руках и ногах, с латунным обручем на шее, с пучком сказочно ярких перьев в волосах, с кольцами в ушах, вид у него был достойный, грозный и… комичный. Он воздел руки и громко крикнул:

– Басси![164] Наступила тишина. Колдун, захваченный врасплох, оцепенел. Негры же, наоборот, будто протрезвели. Гордон убрал пистолет, Смуга еле сдерживал смех. Новицкий сначала обошел костер, медленно двигаясь, подобно громадному медведю, неожиданно остановился перед колдуном. Указав пальцем на свою голову, он с нажимом произнес: