Читаем без скачивания Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Том Шиппи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Сарумана мы наблюдаем тяжелую форму «пескунсовой болезни»: она начинается с пытливости ума, затем развивается в конструкторские навыки, потом превращается в алчность и желание господства, перерастающие в ненависть и презрение к естественному ходу вещей, которые выходят за рамки рационального желания их использовать. Орки Сарумана сначала вырубают деревья для того чтобы топить печи, но в итоге продолжают это занятие ради забавы (см. жалобы Древня в главе 4 книги III).
«Применимость» этого описания очевидна: Саруман становится воплощением одного из характерных пороков современности, название для которого пока не придумано, — некой неуемной жажды изобретательства, бесцельного применения своих навыков, разрушения ради перемен. Интересно, что приспешники Сарумана зовут его Шаркичем: как нам сообщается, в переводе с оркского это означает «старик». Знатокам Средневековья, вероятно, придет на ум сравнение со «Старцем Горы» — главой секты ассасинов, который упоминается в «Путешествиях» сэра Джона Мандевиля. По-арабски его титул звучал бы как «шейх» (старейшина), а своими последователями он управлял, рисуя им картины рая, навеянные гашишем.
Можно сказать, что таким же образом Саруманы нашего времени вводят людей в заблуждение обетованиями будущего технологического рая, современной утопии. Однако на самом деле чаще всего мы получаем лишь изуродованные взрывами территории Восточной Европы — разоренные, загаженные, порой даже зараженные радиацией (после написания «Властелина колец» и даже после смерти его автора эта проблема стала еще актуальнее). Можно не согласиться с поставленным Толкином диагнозом и его ностальгически-пасторальным рецептом, но он, вне всякого сомнения, по крайней мере обратил внимание на серьезную проблему и попытался увидеть в ней историческую и психологическую глубину, чего до него не делал практически никто.
Если Сарумана можно считать «социалистом», то Денэтор являет собой его полную противоположность, «архиконсерватора». В то же время, как уже говорилось, Денэтор сравнивается в книге с Теоденом. Оба они старики, потерявшие сыновей, но представляют культуры, которые явно противопоставлены друг другу. Их судьбы одновременно тесно связаны и весьма непохожи.
Оба они в тот или иной момент поддаются отчаянию, обоих ободряет Гэндальф, и оба получают в услужение по хоббиту, каждый из которых тоже пытается поднять настроение своему новому господину. Однако в критический момент эти властители действуют по-разному. В конце главы «Поход мустангримцев» Мерри замечает, что Теоден, похоже, дрогнул перед Черной Немочью, охваченный «смятеньем и ужасом». Хоббит боится, что конунг повернет обратно и «поведет войско прятаться в горах», но тот выкрикивает боевое пятистишие — расширенную версию призыва «К оружию!», который он провозгласил, принимая у Эомера меч в главе «Конунг в Золотом Чертоге», — трубит в рог, выхваченный у своего знаменосца, и бросается в бой. В тот же самый момент, когда в Минас-Тирите слышится рог Теодена, Денэтор пытается совершить самоубийство и унести за собой в могилу своего сына Фарамира.
Это еще один пример тесного переплетения сюжетных линий: мы-то точно знаем, что случилось и какую ошибку допустил Денэтор. Ключ к происходящему был дан страниц за тридцать до описываемых событий, когда раненого Фарамира внесли в крепость, а Денэтор уединился в своих потайных покоях, в окнах которых видели мерцающий «слабый свет». Денэтор заглянул в палантир, что позднее подтвердили Гэндальф и Боромир. В нем он видел, например, черные паруса пиратских кораблей, идущих по Андуину, но это могло быть только в день битвы, 15 марта, или накануне, 14-го. Что же он увидел 13-го, когда принесли раненого Фарамира и когда в его окнах мерцал «слабый свет»? Тринадцатого марта Фродо попал в плен и его заперли в башне Кирит-Унгол. Есть вероятность, что Денэтор увидел именно это, поскольку его видения контролировал Саурон. Потому-то он и говорит Пину о Гэндальфе: «Его безрассудство нас погубило. Враг завладел ты знаешь чем, и теперь мощь его возросла стократ».
«Ты знаешь что» — это Кольцо, однако Враг им не завладел (впрочем, на тот момент читатель еще об этом не знает). На самом же деле 15 марта, в день битвы на Пеленнорской равнине, когда гибнут и Теоден, и Денэтор, Фродо и Сэм убегают. Получается, Денэтор сводит счеты с жизнью, руководствуясь, как это ни парадоксально, своей ошибкой; более того, цепочка причинно-следственных связей приводит к тому, что Денэтор не только гибнет сам, но и становится виновником смерти Теодена, — как говорилось выше, на стр. 208, именно это имел в виду Гэндальф, заколебавшись на мгновение, прежде чем пойти за Пином на выручку Фарамиру: «Пока я буду его [Фарамира] спасать, боюсь, погибнут другие». Они с Пином услышали предсмертный вопль главаря назгулов, возвращаясь от Фарамира; пока они препирались с Денэтором, Теоден ринулся в атаку, столкнулся с Черным Всадником, был сбит с коня и в тот самый момент произносил свои последние слова перед Эомером и Мерри.
Применимо ли это как-нибудь к нашей сегодняшней действительности? Разумеется, в этом отношении можно отметить, что при всем сходстве между Теоденом и Денэтором есть различие. Денэтор умнее Теодена, он больше знает, лучше воспитан и, пожалуй, обладает более развитым интеллектом — но не мудростью. Он не умеет полагаться на удачу. Он слишком далеко заглядывает в будущее и неправильно толкует то, что увидел. Прежде всего он доверяет своим собственным логическим рассуждениям. В будущем он видит в первую очередь поражение, и даже если его удастся избежать — все равно не миновать перемен. Он уже сообразил, кто такой Бродяжник, и осознал, что в случае победы будет вынужден покинуть пост наместника в связи с «возвращением короля». Но он не готов ни к каким переменам. Когда почти в последнюю минуту Гэндальф спрашивает Денэтора, чего бы он хотел, тот отвечает:
«Я хочу, чтобы все и дальше оставалось так, как было при мне… как было исстари, со времен моих далеких предков… Если же мне в этом отказано судьбою, то я не хочу ничего — ни униженной жизни, ни умаленной любви, ни попранной чести».
К моменту публикации «Властелина колец», конечно, уже наступило время, когда впервые в истории политические лидеры могли заявить о том, что дальше не будет «ничего», и претворить это заявление
