Читаем без скачивания Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра - Теодор Далримпл

понять, рассмотрев историю его жизни. На каждом этапе этого описания мне удавалось привести контрпример. Так, к решению заняться гомосексуальной проституцией он пришел совершенно самостоятельно, что требовало известной храбрости (независимо от того, насколько это вообще разумный выбор профессии). Однако, пытаясь показать на примере, насколько жалок характер его подзащитного, адвокат заявил, что по ночам тот опасался в одиночку идти домой по городским улицам, всегда настаивая на том, чтобы его кто-то сопровождал. А ведь этот город, в конце концов, не был зоной боевых действий, добавил адвокат.

— О нет, — заметил я. — Он гораздо хуже.

Суд так и зашелся смехом — включая судью, но исключая адвоката. Как ни странно, последний так и не сумел снова взять инициативу в свои руки.

Теперь я отвечал на его вопросы уверенно и твердо, и вода, которая передо мной стояла, мне больше не требовалась. Это адвокату теперь понадобилась вода. Уж не знаю, сыграла ли тут роль моя шутка, но в итоге присяжные предпочли мои свидетельства показаниям трех моих коллег и признали молодого человека виновным в преднамеренном убийстве. (На месте для дачи свидетельских показаний следует лишь очень редко и с большим разбором использовать юмор: Оскар Уайльд не одобрял такие шуточки. Впрочем, за пределами суда мою шутку нельзя было бы счесть совсем уж легкомысленной.)

Вскоре в городе состоялся еще один процесс по делу об убийстве, где меня снова пригласила выступить сторона обвинения. Этот город был почти до комичности мрачен, и я успел проникнуться к нему довольно большой симпатией. Вопреки известной пословице, чрезмерно близкое знакомство порождает не только презрение: иногда оно вызывает привязанность.

Это был один из многих приводящих в уныние крупных британских городов, ранее бывших промышленными; когда-то в них были помпезные муниципальные центры, но теперь эти центры были разрушены обнищанием и специалистами по городскому планированию (особенно последними). Эти специалисты заботливо предоставили огромное количество пешеходных туннелей под автострадами и пешеходных переходов для удобства грабителей и насильников, не говоря уж о тех, чей мочевой пузырь переполнен, когда они «взорваны», «вздуты», «потрачены впустую», «разбиты», «пьяны как крысы», «с дерьмовым лицом»[59] (возможно, у эскимосов есть шестьдесят семь слов для обозначения снега; у нас столько же выражений обозначают состояние опьянения, при котором человек не может за себя отвечать). Город был из тех, где пассажиры такси то и дело «бросаются в бега» (убегают не расплатившись) и где салоны такси увешаны объявлениями, предостерегающими против оскорбления водителей и предупреждающими о штрафе, который нужно заплатить, если пассажира вырвет в такси (относительные величины такого штрафа показывают состояние местной экономики). Таксисты планируют маршруты так, чтобы держаться поближе к полицейским участкам (на случай неприятностей с пассажирами), а радостные молодые гуляки «стеклят» друг друга, то есть тычут осколком стекла в лицо тех, кому случится посмотреть им в глаза.

У гомосексуала, занимающегося проституцией, были веские основания не ходить по ночным улицам такого города в одиночку. Собственно, они есть у большинства жителей подобных городов.

Мне пришлось в течение недели посещать процесс, и я остановился в необычайно мрачной гостинице, бетонной коробке, которая порадовала бы сердце Чаушеску. Ее персонал состоял из англичан, а значит, работал спустя рукава. Это были люди, не слишком заботившиеся о собственной чистоте, а своей формы они явно стыдились, так как подвергали ее мелкому саботажу: ослабляли узел галстука, носили неподходящую обувь, косо пришпиливали бейджик, расстегивали пуговицы рубашки на животе (обычно выпирающем) и т. п. Их невнимание к деталям было полным и тщательным, если это не оксюморон. Стеклянные двери не протирали неделями, и они были заповедником для сохранения отпечатков больших пальцев; повсюду висели всевозможные предупреждения, что создавало кошмарный зрительный эффект, — в основном они касались нападения на персонал и попыток избежать оплаты счета. Покрытые пластиком диваны (главным образом ярко-оранжевые — такие очень любили в 1960-1970-х годах) несли на себе многочисленные оспины, прожженные сигаретами; при входе в гостиничный бар с соревнующимися в громкости телевизорами висело множество предостережений: запрещалось сквернословить, применять насилие, появляться в бейсболках и шортах.

На втором этаже, в так называемом бальном зале (помещении обширном, но с низким потолком, пенопластовые облицовочные плитки которого имели привычку отваливаться, обнажая трубопроводные и кабельные внутренности гостиницы), несколько раз в неделю проводилась церковная служба для нигерийских иммигрантов и просто нигерийских гостей страны. В такие вечера можно было слышать громогласные призывы к «Богу 0йтцу»[60]. Прихожане (их собиралось здесь больше сотни), люди милые и дружелюбные, звали меня к ним присоединиться, но я предпочитал сохранять в тайне то, что я не разделяю их веру, а мое согласие поучаствовать в службе могло бы привести к недоразумению по этому поводу. Я невольно вспомнил одну церковь, которая встретилась мне в Нигерии. Ее название бережно хранится в моей памяти: «Вечный священный орден херувимов и серафимов». Она, в отличие от Церкви Англии, использовала Книгу общих молитв[61].

А еще следует отметить гостиничный завтрак: праздник британского общественного питания, его худший вариант — впечатляющий и уморительный. Хотя за завтраком тут практиковалось самообслуживание, в зале все-таки находилась одна официантка, чья роль была не вполне ясна. У нее всегда был такой вид, словно она явилась на работу, чудом удрав от какого-то разбойника, для чего ей пришлось продираться сквозь колючие кусты ежевики (которые очень напоминала ее прическа). Что же касается собственно еды, то достаточно описать лишь яичницу-глазунью. Ее неизменно готовили задолго до того, как у кого-либо появится возможность употребить ее в пищу. Белок и желток были не столько затвердевшими, сколько вулканизированными. Их покрывала пленка древнего сала, в котором им случилось жариться, а после переноса с горячей сковородки на тарелку это кушанье скользило по фарфору, словно конькобежец по льду, не поддаваясь никаким усилиям вилки, пытающейся его проткнуть. Я получил много невинного удовольствия от этой яичницы.

Эту гостиницу я выбрал из-за ее дешевизны: я жил там за счет налогоплательщика. Кроме того, мне хотелось получить, так сказать, всеобъемлющий опыт. Как ни странно, мне там даже понравилось. Там не было никаких претензий на то, чтобы поддерживать все в полном порядке. Так что и постоялец мог дать волю своему внутреннему неряхе.

Но вернемся к процессу. Судили женщину, которая убила другую — в ходе практически беспричинной ссоры, разожженной алкоголем и каннабисом. Юм некогда заметил: никто не выбросит свою жизнь, пока она стоит того, чтобы ее сохранить. Не знаю, справедливо ли это (я-то уж точно считаю, что нет), но множество людей выбрасывают жизни других, хотя эти жизни стоят того,