Читаем без скачивания Полукровка - Елена Чижова

Он выучился, воевал и честно работал. Всей душой хотел на них работать. Если бы не они, так бы и остался в своем местечке под Гомелем. За честность они позволили ему достигнуть многого, кроме главной и ослепительной мечты. Из семнадцати запатентованных изобретений для кандидатской хватило бы и трети. Во всяком случае, другим. Об этом он заикнулся лишь однажды, лет через десять после рождения старшей дочери, рассудив, что от главной смерти прошло достаточно времени. С тех пор минуло еще десять лет. Теперь все чаще он думал о том, что их отказ – не случайность. Они выбрали самое жгучее желание. Безошибочно, словно видели насквозь. Потому что смотрели ему в глаза. Понимали: к этому он относится серьезно.

Теперь он радовался тому, что дочь, говоря об аспирантуре, не принимает серьезный тон. Легкость ее тона Михаил Шендерович объяснял по-своему: у дочери есть верные шансы их обмануть.

Обычно он старался подстроиться, но почему-то именно сегодня впервые заговорил серьезно, однако глянув в ее глаза, об этом пожалел. Откладывая козыри в сторону, думал о том, что совершил какую-то ошибку, которую уже нельзя исправить.

Проиграв в третий раз, дочь отложила карты.

Если б можно было взять обратно, он дорого дал бы за то, чтобы, начав игру заново, не произносить серьезных слов.

– Машенька, – мама заглянула в комнату. – Совсем забыла. Вчера тебе звонили. Какой-то молодой человек...

Маша обернулась: кроме Юлия, некому. Не звонил давно. Почти забыла о его существовании.

– Молодой человек? – отец глядел беззащитно.

Маша встала и протянула руку:

– Поздравляю с сокрушительной победой!

Отцовская рука была слабой и безвольной.

«Кроме Юлия – никого». С ним она сможет поговорить по-человечески.

Он подошел сразу, как будто дожидался звонка. Говорил сдержанно – Маша отметила какую-то перемену. В том, что звонил, Юлий не признался – она не стала уточнять. Скорее из вежливости, заранее уверенная в благоприятном ответе, поинтересовалась здоровьем его отца.

– Он... Отец умер, – голос остался ровным.

– Но он же...

Его отец шел на поправку. Она осеклась. Что-то похожее на обиду поднялось в сердце – ей-то уж мог сообщить.

– Из больницы выписался, врачебный прогноз – самый благоприятный, дали направление в санаторий. Хороший, в Дюнах, – Юлий перечислял монотонно, как будто подробности, выстроенные в правильную последовательность, могли объяснить исход. – Сердце. Второй инфаркт, – опередив ее следующий вопрос, Юлий замолчал.

– А где?.. Где похоронили? – не то чтобы это казалось важным, но Маша не могла остановиться.

Он назвал Преображенское. Помедлив, Маша сказала, что хочет съездить на могилу. Об этом она думала одной половиной головы. В другой сидела мысль о пепле: «Возьму с собой. Подхороню где-нибудь в сторонке...»

Юлий вспомнил: помогла, приехала в больницу. И согласился:

– Хорошо.

Так и не узнала имени – отец и отец... Отцовские веки, еврейский выпуклый лоб... Подглазья, залитые темным. Снова все путалось, как тогда, в больнице. Отцовские веки вздрагивали едва заметно, словно душа, воплощенная в разных еврейских телах, лежала на Преображенском погребенной заживо. Не трогаясь в небо, стыла под сводом ленинградской земли.

Стыд за давнюю больничную выходку стегнул крапивным хлыстом. Обжег щеки. Она видела лицо, поросшее могильной щетиной. Земля была тяжелой и влажной. Она думала: гроб опустили в воду. Потому что там, на Преображенском, ее не было. Не сообщили, не позвали. Если бы сообщили, уж как-нибудь сумела бы справиться с этими кладбищенскими тварями.

Теперь ничего не исправить.

Вынимая ящики, Маша вытряхивала содержимое: тетради, конспекты, старые записи. Жизнь, прошедшая от поступления, становилась иссохшей веткой – не сегодня-завтра ее отсекут. «Винить некого, – она думала, перелистывая. – Даже Иосифа. Даже Валин длинный язык. Дело не в языке, а в голове. Длинный язык – паучье техническое средство...»

Давно, еще в школе, их водили в музей. Экскурсовод демонстрировала плакат: голова фашиста, разрезанная вдоль. Правая половина – живая, левая – череп с пустыми глазницами. К живому уху припал болтун, выдающий тайну. Маша вспомнила название: Болтун – находка для врага.

Собирая в передник, Маша носила конспекты в туалет. Бумага прогорала быстро – корчились, превращаясь в прах.

«Фашист... При чем здесь фашист? Это у них фашистские головы: разделенные на две половины. Суки. Сволочи», – разрывая старые конспекты, она шептала скверно.

Спалив последнее, смыла и протерла щеткой – уничтожила следы.

Теперь, вспомнив Марту, она радовалась, что отдала книги. Уничтожить, как сделали Панька и Фроська, разорвавшие немецкие книги, – на это не хватило бы сил. Пусть читает и радуется. Воображает, что это написано про русских. Верит, что ничего не изменилось, осталось прежним. Тешит себя классическими героями. Этими карениными или раскольниковыми.

Маша думала: «Смешно. Убил старух, надеясь стать миллионером. Теперь не понадобится. Деньги – фикция, – она хихикнула. – Для них главное – кровь... Кровь. Дурак. Топор приготовил... Тоже в другой жизни. В этой хватает и бумажек... Всё – бумажки, – она оглянулась на поредевшие книги. – Кто я? Тварь дрожащая или право имею?.. – рука, шарившая в пустом столе, наткнулась на маленькое зеркальце. Она вынула и поднесла. – Имеешь, имеешь, – ответила себе во втором лице. Как будто от лица других, посторонних. И, перебрав свои подвиги, согласилась с этими тварями, гнездившимися в ее сердце: – Имею. Потому что – тоже тварь. – На дне ящика осталась разбросанная косметика: крем, тени, помада. Она задвинула поглубже. – Никакая не голубка», – вспомнив братьев-аргонавтов, Маша усмехнулась.

Плавучие скалы сближались неуклонно. Игра, которую она затеяла, оказалась игрой паука. Не море – река, у которой нет рукавов, чтобы свернуть, спрятаться. В дельте, похожей на раскинутые лапы, он дожидался, не сводя немигающих глаз.

– Ладно, – Маша сказала вслух, как будто паук мог ее слышать. – И начитались. И наигрались. Теперь поглядим.

Сев за очищенный стол, она раскрыла паспорт. Сгибала и разгибала корочки: странички норовили встать поперек. Паучьи глаза пучились изумлением. Упираясь фалангами, он следил, как жертва тянется к пузырьку. Она свинтила крышку и занесла, почти не примериваясь. Черная тушь плюхнулась густо. Пятно покрыло строки, среди которых была одна, его любимая. К этой строке липли лапки трусливых насекомых.

Ночью она видела нехороший сон. Ей снилась толпа, собравшаяся во дворе. Крики, похожие на вой ветра, бились в ее окно. Маша выглянула: внизу прибывала вода. Струями вливалась из подворотен, катилась по асфальту, подмывая стены. Невская вода, поднявшаяся выше ординара, доходила до щиколоток. Переминаясь с ноги на ногу, они глядели под ноги, но не видели волн. Волны, катившиеся из грязных подворотен, грозили затопить двор. Рванув на себя оконную створку, Маша крикнула: «Спасайтесь!» – но они не верили. Смотрели куда-то в небо, словно ожидали помощи. Из подворотни хлестало неудержимо. Во сне она съежилась на полу.

Все было тихо. Совладав с собой, она выглянула. Выше человеческого роста, выбранного пауком в качестве ординара, стояла вода. Сверху она казалась черной. Уже почти проснувшись, Маша понимала: черной тушью паук залил город, открытый перед ним, как огромный паспорт.

Глава 20

О точном сроке они не условились. Три дня Маша просидела дома – до среды. Телефон молчал. Может, он передумал. Догадка приводила в ярость: снова Иуда возомнил о себе невесть что. Яростные мысли действовали благотворно – отвлекали от институтских дел. Не будь Иуды, тень Нурбека терзала бы неотступно. Теперь его тень являлась время от времени, чтобы втянуть в бесконечный разговор. Снова и снова, распахивая дверь кабинета, Маша находила слова. Скверна лилась на Нурбекову голову, но не могла утолить. В мыслях Маша презирала себя за то, что, ступив за коленкоровую дверь, не дала правильного ответа.

Во вторник она поняла: кончено. В институт она не явилась. А значит, все двинулось по худшему сценарию.

Успенский позвонил в четверг. Трезвым голосом сообщил, что комиссия заседала в среду:

– Всё. Завтра можешь приходить.

– Но я...

– Знаю, – он оборвал жестко. – Нурбек Хайсерович ввел меня в курс дела. Странно, что не ты.

– Но я... – Маша начала заново, но остановилась. Паучья черная трубка дрогнула в руке. К этому ее приучил брат: не болтать по телефону. Болтун – находка для врага.

– Ладно, – голос Успенского снова оборвал. – Об этом – после. Теперь самое важное: с ними я договорился. Нурбек обещал: по-настоящему ход делу не дадут. Тебе позволят закончить. На вечернем. Там другая программа, какие-то несоответствия – придется срочно досдать. Закончишь, будем думать дальше. Ты уже вычислила, кто?