Читаем без скачивания Большая коллекция рассказов - Джером Джером

– Я увидела вас в окно. Идите потихоньку за мной, не говорите ни слова.

Она снова заперла дверь и крадучись провела меня к себе наверх. На ней был умопомрачительный наряд, и вся она так и сверкала брильянтами. Я одними глазами просил объяснения. Она с горечью усмехнулась и сказала:

– Я сейчас считаюсь в опере.

– А почему же вы не там в действительности? – спросил я.

Комната освещалась одним электрическим фонарем, стоявшим на улице против дома. Мы сели подальше у окна, и я узнал всю эту тяжелую историю.

– Представьте себе, – говорила молодая женщина грустным голосом, – что я уже десять дней каждый вечер разыгрываю пошлейшую комедию и, наверное, играю ее очень плохо, – добавила она. – Хорошо еще, что Билли никогда не был взыскательным относительно сценического искусства, иначе он сразу бы должен был догадаться о моем обмане! Я лгу ему невозможную ерунду насчет того, как мне весело в кругу наших «добрых друзей», как все восхищаются моими туалетами, сколько и кем мне наговорено комплиментов. И все в таком роде. А у самой сердце обливается кровью. Но не могу же я в самом деле разъезжать по гостям и театрам, когда бедному Билли, как я сама теперь вижу, день ото дня становится хуже… Ведь у него чахотка… поймите: чахотка! – чуть не выкрикнула она и заплакала.

– Странно, как он сам не понимает, что вам не до веселья? – заметил я.

– Да! – подхватила миссис Драйтон. – И всего ужаснее то, что он сам приносит тяжелую жертву, не видя меня по целым вечерам. Но его утешает, что он жертвует своими личными чувствами ради того, чтобы меня не считали его жертвою и чтобы общество не было лишено в моем лице своегй «лучшего украшения», как он выражается.

Молодая женщина горько засмеялась и вслед за тем снова разрыдалась. Дня через три мне опять пришлось покинуть Лондон, а когда я вернулся осенью, «разочарованного Билли» уже не было в живых. Мне рассказывали, что его жену вызвали к умирающему «с бала» и что она едва успела закрыть ему глаза. Положим, немногие остававшиеся у нее «друзья» извиняли ее тем, что его кончина была неожиданной. Доктор ожидал, что больной проживет еще несколько дней, а он взял да вдруг и умер ранее назначенного срока… Когда я увиделся с молодой вдовой, которую нашел тоже больной с тоски по мужу, то, между прочим, намекнул ей, какого рода сплетни идут о ней, и попросил у нее разрешения открыть, наконец, обществу глаза, она ответила мне:

– Ах, нет, пожалуйста, не делайте этого! Все равно никто вам не поверит: ведь все знают, как вы были дружны с нами. Да к тому же не все ли мне равно, что обо мне думают и говорят? С той горькой минуты, как не стало моего незабвенного Билли, мне ни до кого нет дела, за исключением тех немногих истинных друзей, к числу которых принадлежите вы, – добавила молодая женщина и крепко пожала мне руку.

Так окончил свои дни «разочарованный Билли». А заслуживал ли он такого прозвища?

IV. КИРИЛЛ ХЕРДЖОН

Я познакомился с Кириллом Херджоном еще в учебном заведении, в котором мы воспитывались, и тесно сошелся с ним, несмотря на разницу в возрасте: я был старше его на несколько лет. Кирилла привлекала во мне моя житейская опытность, которой он часто пользовался, хотя, по правде сказать, не всегда с ожидаемым им успехом, потому что эта опытность была скорее кажущаяся, чем настоящая. Меня же тянула к нему его восторженность и безусловная чистота (тоже только казавшаяся, как потом выяснилось) в помыслах и поступках.

Иногда в разговоре с ним я прямо поражался исходившему от его лица сиянию. Раньше о таком сиянии я только читал в жизнеописаниях святых и не верил в возможность такого явления; теперь же я видел его воочию, и это наводило меня на многие размышления.

Мне казалось, что природа напрасно забросила этого идеального человека в наше время, не нуждающееся в таких лицах. В те дни, когда полет светлой мысли приводил на костер, Кирилл был бы награжден венцом мученичества. На заре цивилизации он был бы ее передовым борцом, пал бы с оружием в руках и удостоился бы быть воспетым как один из первых благодетелей человечества. В наши же серые дни общего своекорыстия он был не нужен и терялся в массе обыденных рядовых людей.

Будучи доктором медицины, он высоко ставил свою научную профессию, быстро приобрел славу своими удачными исцелениями; прилагал всю свою энергию к тому, чтобы расширить и обогатить дело, которому служил, и весь пламенел любовью к страждущему человечеству, но и лучшие его свойства оставались под спудом: им не было применения, и их даже считали лишними.

Поэтому, ничего удивительного в том, что он полюбил именно такую женщину, которая должна была вполне подходить ему. И действительно, Эльспета Грант была представительницей тех женщин, с которых художники, скорее по инстинкту, чем по здравому рассуждению, пишут своих мадонн и святых. Описать ее наружность нет возможности. Ее красота была из тех, которую можно только чувствовать, как красоту летнего утра, разгоняющего смутные тени спящего города, а не воспроизводить красками, тем более словами. Я часто встречался с мисс Грант, и каждый раз в ее присутствии чувствовал себя, тогда еще мелкого журналиста, завсегдатая пивных и дешевых ресторанов, вынужденного подчас окунаться чуть не на самое дно столичной жизни, настоящим джентльменом, неспособным ни на что низменное и рвущимся к рыцарским подвигам. Эта девушка умела придавать какую-то особую прелесть жизни, окутывать ее покрывалом сердечной простоты, благожелательности, деликатности и чистоты.

Впоследствии мне не раз приходило в голову, что, пожалуй, было бы лучше, если бы мисс Грант была менее одухотворенной и более «земной», то есть более приспособленной к будничной жизни. Но в то время, о котором идет речь, я видел в этой девушке только второй экземпляр моего друга Кирилла и, подобно ему, находил, что она словно нарочно создана для того, чтобы составить с ним одно целое.

Она тянулась к тому, что в нем было самого возвышенного, а он преклонялся перед ней с тем нескрываемым обожанием, которое со стороны человека обыденного могло бы показаться театральным, но она принимала его с чувством блаженного удовлетворения, как должна была принимать Артемида поклонение Эндимона.

Между Кириллом и Эльспетой не было формального обручения. Мой друг содрогался при одной мысли о необходимости, так сказать, материализации своей любви путем брака. В его глазах любимая им девушка была скорее бесплотным идеалом женственности, нежели «женщиною» в общепринятом смысле. Его любовь к ней была религией и не имела в себе ничего плотского.

Если бы я в то время так же хорошо знал законы жизни, как узнал их потом, то мог бы ясно предусмотреть, чем должна была кончиться история моих двух друзей; ведь и в жилах Кирилла текла горячая кровь, и люди – увы! – осуждены переживать свои лучшие мечты только в грезах, а не в действительности, не терпящей ничего идеального. Скажи мне тогда кто-нибудь, что настанет день, когда между Кириллом и Эльспетой станет другая женщина, я бы ни за что не поверил и с негодованием отвернулся бы, если бы было добавлено, что этой женщиной будет не кто иная, как Джеральдина Фоули. А между тем именно так и случилось; но почему роковую роль в этой истории сыграла именно Джеральдина, до сих пор остается для меня тайной.

Кирилла притягивала эта женщина, он бессознательно вертелся возле нее, как ночная бабочка вокруг огня – это было неудивительно: ему доставляло большое удовольствие наблюдать, как при его приближении ее лицо то вспыхивает, то бледнеет, а в ее темных глазах зажигается пламень; это было понятно, потому что мисс Фоули была вакхически хороша. Но больше в ней не было ничего обаятельного; она могла воздействовать лишь на самую низменную сторону мужской натуры. По временам, когда это входило в ее тонкие расчеты, она умела быть и подкупающе-милой, и приятной в обращении, в общем, держала себя так грубо и задорно, что нужно было быть совсем ослепленным ее наружностью, чтобы не разглядеть ее скверного характера.

Однако Кирилл вовсе не казался настолько ослепленным, и от этого все последующее сделалось еще более загадочным для меня. Как-то раз на одном вечере, где сходилась вся лондонская «богема», я при входе в гостиную тотчас увидел Кирилла сидящим в стороне в компании с мисс Фоули; а так как мне нужно было передать ему кое-что важное, то я прямо к нему и направился. Заметив меня, красавица тотчас поднялась и отошла, чем я был очень доволен, потому что мы с ней положительно не симпатизировали друг другу.

– Неужели ты любишь ее? – спросил я своего друга, когда мы переговорили о деле, ради которого я, собственно, отыскал его, и разговор наш принял более личное направление.

– Люблю ли? – задумчиво повторил он, глядя, как Джеральдина пошла под руку с человеком, только что представленным ей. – Не думаю, чтобы любил. Я ведь прекрасно знаю, что она – воплощение всего дурного. В древние времена она была бы Клеопатрой, Феодорой или Далилой. Ныне же, во дни измельчания, она является только «стильной» женщиной, прокладывающей себе дорогу в «львицы» общества, и дочерью старого Фоули… Но, пожалуйста, не будем о ней.