Читаем без скачивания Урук-хай, или Путешествие Туда… - Александр Байбородин

– Я далёк от обид, гхой-итэреми, – пожал плечами я. – Именно так мы себя и называем. То есть так именуется наш народ.

– Ты стремишься быть учтивым, – заметила старуха, и мне показалось, что взгляд её на мгновение стал насмешливым. – Редкое для воина качество. Тебе лучше говорить «уу-гхой», поскольку ты разговариваешь не только со мной, а со всеми нами, – я кивнул. – И как же ты, Хоббит из Шира, стал «урагх шагхабуурз»?

Я задумался и взглянул на Гхажша в надежде, что он подскажет или подаст какой-нибудь знак. Но Гхажш неподвижно сидел, опять сложив ноги калачиком, неестественно прямо вытянув спину и сложив руки на бёдрах. Глаза его были закрыты, только лицо, белее бересты, выделялось в полумраке.

– Не смотри на него, – посоветовала старуха. – Он тебе не поможет. Ты должен говорить сам.

– Это долгий рассказ, уу-гхой, – сказал я. – Очень долгий.

– Ничего, – усмехнулась старуха, и остальные тоже скривили уголки губ. – Мы отжили отмеренные нам годы, и нам некуда спешить. И мы ещё не знаем, стоит ли спешить тебе. Рассказывай.

Я ещё раз посмотрел на мертвенно-бледного Гхажша, вдохнул поглубже и начал рассказывать. Всё. С того самого дня, когда я, обидевшись на отца, вскочил на пони и выехал на дорогу.

Долгий это был рассказ. Долгий и трудный. Энту Скородуму с его «подробнее, подробнее» далеко до этих старушек. В иные минуты они расспрашивали меня едва ли не хором, и зачастую их занимали подробности, не осевшие в моей памяти, вроде того, сколько воронов сидело на валунах вокруг умирающего Гхажша. Об энтовом питье меня заставили рассказать не только то, что я испытал сам, но и всё, что читал, слышал или думал по этому поводу. Несколько раз меня прерывали и возвращали к тому, что уже было рассказано. Например, когда я упомянул о том, как меня привязали к столбу бъёрнинги, они остановили меня и заставили снова рассказывать о Гхажшуре и пытках в Умертвищах. И не остановились, пока не вытянули из меня всё, что я тогда чувствовал, и о чём думал. Лишь, когда я довёл свой рассказ до дверей этого дома, они позволили мне закончить.

В окнах было уже темно. Я чувствовал себя мокрым, как мышь в пиве, и опустошённым, как кружка дрягвинского кузнеца по окончании запоя.

– Шагхрат, – окликнула главная старуха Гхажша. – Ты здесь или беседуешь с Единым?

– Уже здесь, – после некоторого молчания откликнулся Гхажш и слегка отмяк, – спрашивайте, уу-гхой.

– Прошу прощения, гхой-итэреми, если я веду себя неподобающе, – вмешался я, – но мне хотелось бы выйти ненадолго.

– Иди, – понимающе кивнула старуха. – В хлеве есть дверь на задний двор. Проводи его, – это она сказала девушке, что так и сидела всё время моего рассказа тихой мышкой у печки. – Не задерживайся, Хоббит из Шира.

Через хлев, мимо двух телят и поросёнка, девушка вывела меня наружу и показала деревянное сооружение в углу двора. Я бросился туда со всех ног, проклиная про себя все эти разговоры, рассказы, спрашивания и переспрашивания.

Когда я вышел, вновь обретя способность ощущать окружающее, на небе сияли крупные, в орех, звёзды, и светила зелёная, как глаза варга, луна. Воздух после духоты и жары дома был прохладен и свеж.

От стены дома отделилась тень, девушка приблизилась ко мне почти вплотную и заглянула в глаза, глядя чуть снизу вверх.

– Ты занятный, – произнесла она неожиданно и, подняв руку, погладила меня по щеке кончиками тонких пальцев. – И сильный. Жаль будет, если старухи приговорят тебя. Я бы хотела иметь такого мужа. Дай, я тебя поцелую.

И… Она меня поцеловала! Прямо в губы! Я… Я не знаю, как мне об этом говорить, я думал, что умею целоваться с девушками. Даже сейчас, когда я вспоминаю, внутри меня всё томится и млеет, и хочется упасть и визжать от щенячьего восторга.

Должно быть, у меня был очень смущённый и глупый вид, когда я вернулся в дом, потому что при моём появлении старухи понимающе заухмылялись и запереглядывались, даже Гхажш, посмотрев на меня холодным взглядом, слегка приподнял уголки губ.

«Ты можешь лечь спать, Хоббит из Шира, – показала мне в угол гхой-итэреми. – Нам ещё долго разговаривать». Это было сказано так, что возражать я не посмел, завернулся в буургха и уснул на земляном полу под мерную, однообразную речь Гхажша.

Когда я проснулся, в окна проникали красные отблески утренней зари, старух в доме не было, а Гхажш сидел за столом и хлебал какое-то варево. «Иди умойся и садись ешь, – хмуро сказал он. – Умывальник – за печью». Я обошёл печь и обнаружил за печью подвешенный на верёвке кувшин с длинным носиком. Под кувшином стояла большая лохань с оплёсками грязной воды на дне. Рядом, на полочке, лежал серый кусок мыльного корня и холщовое полотенце. Умывального таза не было.

– А таз где? – крикнул я Гхажшу. – В чём умываться?

– Под струёй, – донеслось из-за печи. – Здесь не Гондор, здесь умываются под струёй. У умывальника шнурок на носике, потяни, он наклонится.

Я потянул за шнурок, кувшин послушно наклонился, и из носика потекла вода.

– Еда – в печи, – сказал Гхажш, когда я снова появился перед ним умытый и свежий. – Черпак, миски, ложки – на припечке. Хлеб – на столе. Брюхо до отказа не набивай, может помешать.

– А старухи где? – спросил я, садясь рядом с ним.

– Ушли Гхая расспрашивать, как вы с ним поцапались у колодца.

– Да мы с ним не цапались, – возразил я. – Очень вежливо поговорили.

– Это ты так думаешь, – задумчиво протянул Гхажш. – Хотел бы я знать, что они думают…

– Всё? – спросил он, когда я закончил с похлёбкой. – Надевай сбрую и пошли к колодцу. Нам там ждать велели.

– А каша? – попытался возразить я. – Я же каши ещё не поел.

– Без каши! – рявкнул он. – Тебя не остановить, до вечера жрать будешь. Собирайся быстро!

Таким взволнованным я его ещё не видел. Даже, когда ему Бэрол сказал, что меня тоже поймали, он выглядел спокойнее.

У колодца волновалась большая толпа, в основном, женщины и маленькие дети. Мужчин было меньше, и они стояли особняком. Перед нами толпа молча расступилась, и мы, сопровождаемые настороженными взглядами, прошли к колодезному срубу.

Я поискал глазами среди женщин, но не нашёл знакомого лица. Гхажш тоже выглядывал кого-то, но среди мужчин.

– Гхай, – сказал он, высмотрев, кого искал, – что там?

– Не знаю, – ответил давешний крепыш, чуть выйдя из толпы. – Они меня мало спрашивали. Теперь рядятся между собой, – вид у него был несколько смущённый.

– Ты слышал о чём?

– Они же на Тёмном говорят, так быстро языками молотят, что я их не понимаю. Я же не гхой. Там Мавка им за столом помогает, может, она скажет, когда придёт.

Гхажш кивнул и приказал мне: «Сядь на лесенку! Пусть ноги отдыхают. И расслабься».