Читаем без скачивания Гребень волны - Евгений Филенко

– Люди уже не воюют между собой, – сказал Кратов.

– Они просто растерялись. Им пока нечего делить. Это скоро пройдет.

– Так эти бронированные двери, непробиваемые стены… – сказала Марси. – Наверное, все же это не совсем музей?

– Арсенал? – усмехнулся Бекетов. – Отчасти. Потому и стены, чтобы никому в голову не взбрела такая мысль. Но если дойдет до дела, никакой бетон не поможет… – он оборотился к сумрачному Кратову. – А теперь возражайте.

– Но вы тоже не услышите моих аргументов, – сказал тот.

– Разумеется, не услышу. Мы живем в разных временах. И настоящее – лишь их пересечение. Поэтому идите своей дорогой, а я останусь здесь. Но когда выяснится, что ваша дорога ведет в тупик, не говорите, что не видели указателей!

Бекетов совершил чопорный поклон и удалился в проход между витринами.

– Ты доволен? – спросила Марси с иронией.

– Я в восторге, – буркнул Кратов.

– Тогда пойдем отсюда.

– Хорошо, – сказал Кратов, помедлив. – Пойдем.

Держась за руки, словно боясь потерять друг дружку в полумраке, они двинулись к выходу. Но не успели и потому вынуждены были посторониться, уступая дорогу.

В музей с шумом и гомоном вливались люди. Взрослых было немного, они лишь сопровождали пеструю, разноголосую ораву ребятишек десяти-двенадцати лет, моментально заполнившую все пространство музея. Тишины как не бывало. Кратова несколько раз без особых церемоний чувствительно пихнули острыми локтями. Он подвинулся, освобождая доступ к каменному топору.

– У-у, какая дубина!

– У меня есть такой… он водой пуляет. Я его киселем зарядил, а он в меня как фыркнет!

– Мне бы такую арбу… арке… зубу, я бы все яблоки с верхушек посшибал, они там краснущие, никак не достать, только с гравитра, а мама Гера не разреша-а-ает…

Некоторое время Кратов и Марси молча топали по брусчатке. Навстречу им шли новые и новые экскурсанты, по большей части дети. Воздух насытился мелкой дождевой пылью из катившихся над музеем насупленных туч.

– Видишь, никто не собирается забывать прошлое, – нарушила молчание Марси.

– Профессор Бекетов, наверное, готов перекреститься, – усмехнулся Кратов. – Впрочем, я тоже. Я видел, что случается, когда старательно забывают прошлое.

– Тот мир, о котором ты упоминал?

– Да. Этот музей… он напомнил мне о нем.

– Почему ты не стал спорить с Бекетовым? Помнится, перед Резником ты никогда не пасовал.

– Это далеко не Резник. И у меня не было никаких аргументов. – Кратов вдруг разозлился. – Но почему я вообще должен постоянно с кем-то спорить?! Я устал спорить! Я хочу жить, работать и отдыхать! Я прилетел домой, я дома, а на меня все смотрят, как на чудище морское. И лезут, лезут со своими паршивыми дискуссиями…

– Ну, я-то лезу совсем с другим, – кротко заметила Марси.

– Теперь мне понятно, почему звездоходы не любят бывать на Земле, – продолжал кипятиться Кратов. – Им здесь житья нет от всех этих Резников, Бекетовых, всяких там Анастасьевых…

– Господин Анастасьев, как мне кажется, просто метарасист, – сказала Марси. – Резник же обычный фрондер.

– А профессор Бекетов – смотритель арсенала, панически напуганный перспективой его расконсервации. И все в один голос против Галактики. Не странно ли?

– Не странно. Я тоже против Галактики. С какой стати я должна делить с нею тебя? Будь она женщиной, мы могли бы еще как-то договориться.

– И вообще он прав, – сказал Кратов ожесточенно. – История Земли действительно пишется здесь. Но штука в том, что мы-то хотим писать историю мироздания! А нас постоянно укоряют за то, что мы учим непонятные для всех буквы…

– Но ты нашел самый главный экспонат? – спросила Марси.

– Нет. Отчего-то его не включили в экспозицию. Хотя он по праву мог бы стоять первым в ряду.

– Что же за оружие?

Кратов вытянул перед собой руку и пошевелил растопыренными пальцами.

– Отсюда все и пошло, – сказал он.

– До чего банально! – возмутилась Марси. – Чем провинилась рука? Она только и занята была, что строила, лепила, рисовала…

– Но всегда при ней находилась голова, которая приспосабливала дело рук для убийства. Почему так происходит?

– Это же прошлое, – передернула плечиками Марси. – Зачем думать об этом сейчас?

– Теперь я не убежден, что прошлое так уж бесповоротно покинуло нас, – мрачно сказал Кратов. – Все время долетает эхо.

Марси вдруг тоненько пискнула, вцепилась Кратову в руку и сделала такое движение, словно хотела спрятаться за него. Глаза ее округлились.

– Ты что? – спросил Кратов благодушно.

– Там… на стоянке, – прошептала девушка.

Кратов обнял ее за плечи и поцеловал в золотистый хохолок на макушке.

– Иди в наш гравитр, – сказал он ласково и в то же время непривычно твердо. – Иди туда и жди меня. И ничего не бойся. Это МОЯ работа, – упредил он ее вопросы.

Марси сомнамбулической походкой, изредка оглядываясь и спотыкаясь, покорно пошла к стоянке.

Странное существо, похожее сразу и на человека, и на гигантское вздыбленное насекомое в алом хитиновом панцире, проводило ее взглядом круглых лиловых глаз. Оно сидело в кабине обычного земного гравитра, распахнув дверцу и высунув наружу длинные конечности, закованные в некое подобие рыцарских лат.

– Я пришел, – сказал чужак на астролинге, самом распространенном из галактических языков.

Часть пятая

Скучная работа

Старшее Солнце было могучее. Багровое, в черных оспинах от дряхлости. Глядеть на него можно было в упор, даже не щурясь. Толку от Старшего Солнца, следовало заметить, было немного.

Но у красного гиганта, на его счастье, имелся маленький ослепительный спутник, Младшее Солнце, выписывавший по небу хитрые вензеля, – не потому, что имел игривый характер, а благодаря странностям орбиты самой планеты. И его подсветки вполне хватало на то, чтобы сделать день – днем, а не вечными сумерками, как это и случалось порой в других звездных системах с другими мирами. А заодно и на то, чтобы выжечь всю поверхность планеты в песок. Песок мелкий, вязкий и въедливый. Проникающий в любую щель, омерзительно хрустящий на зубах, покалывающий между лопаток. И вдобавок – могильного серого цвета. Первооткрыватели назвали планету Псамма, что по-гречески означает «песок». У них не было выбора: с орбиты глазу не являлось ничего более примечательного, нежели сплошная серость, то там то тут вздыбленная длинными покатыми сеифами.

Почему здешние песчаные холмы получили прозвище именно сеифов, а не барханов, дюн или, например, даунов – Кратов не знал. Да и было это сейчас ему совершенно безразлично.