Читаем без скачивания В саду памяти - Иоанна Ольчак-Роникер

На курсе Янека уже никаких детей из интеллигентных семей не было. Тут училась молодежь из деревень и рабочей среды, приезжавшая не только с окраин Москвы, но и из самых глубинок России. Многие к дальнейшей учебе были просто не подготовлены. А некоторые — такие как, например, три осетина с юга, — вообще с трудом говорили по-русски. Их приходилось обучать элементарным вещам: читать, писать, правильно произносить слова. А ведь из них в недалеком будущем формировалась в стране элита интеллигенции.

В конце 1933 года Янека в первый раз исключили из комсомола. Как-то он повторил услышанное нелестное мнение Ленина о Сталине в разговоре с приятелем. Тот немедленно обратился в комитет комсомола Рабфака с просьбой разобраться в «ереси». Собрали собрание. Янека обвинили в распространении контрреволюционной пропаганды. Еще немного и вышибли бы из школы. К счастью, ему удалось отбиться, а потом его снова восстановили.

1 декабря 1934 года погиб Сергей Киров, в котором видели главного соперника Сталина в борьбе за власть. Распространялись упорные слухи, что это было сделано по указанию Сталина, официально же в убийстве обвиняли «троцкистских террористов». Среди коммунистов были те, кто догадывался: смерть Кирова станет поводом свести счеты с противниками Сталина. И действительно, сразу же начались аресты с самыми абсурдными обвинениями и немедленный приговор смерти. Страну охватил психоз страха.

В 1934 году Янек закончил Рабфак, сдал конкурсные экзамены в университет и наконец стал учиться на факультете, о котором столько мечтал. Но все больше давала о себе знать История с большой буквы. На общих собраниях осуждали «предателей родины», студенты все резче нападали на преподавателей, упрекая их во всякого рода политических грехах, те каялись и били себя в грудь, недостатка в поиске виноватых не было. Но ведь именно в молодости велико желание к сопротивлению: Янек вопреки всему старался нормально жить. Учиться. Ходить в кино и театр. На свидания и прогулки. В музеи и на занятия «университета культуры» по истории литературы и искусства. По вечерам у него была уйма свободного времени, ведь в первые годы учебы он был, по существу, еще и бездомным: к тем, у кого ночевал, старался приходить как можно позднее, чтобы не стеснять их Камилла тогда уже переехала из Голицына в Москву, где ее взяли научным сотрудником в Институт нейрохирургии. Но о собственной квартире можно было и не мечтать. Зато при институте был свой медпункт, состоявший из приемной и кабинета врача. И она стала жить в кабинете, а поскольку тут стояли две кушетки, предназначенные для пациентов, то и Янек приспособился здесь спать. Только успеть при появлении пациента выйти из комнаты.

Ночевал он и у Макса, который часто уезжал. Однажды Янека приютила дочь Макса Кася, тогда — жена инженера Танера, которого высоко ценили: Дзержинский[74] сам выписал его из Швейцарии создавать российскую энергетику. Касе с Танером несказанно повезло — в большой квартире, где жили скопом, у них было целых две комнаты и даже прислуга. Одно время Янек жил у Мани Бейлин. Она вызвала из Варшавы сына, в ТАСС неплохо зарабатывала: вполне достаточно, чтобы снять две комнаты в коммуналке. Иногда ночевал у друзей. Но у них не было ни сантиметра лишней площади в этой битком набитой комнатушке: разложит матрас под столом на полу, а утром, пока хозяева еще не встали, исчезнет.

И как он был рад, когда ему выделили место в общежитии — кровать в комнате, где кроме него спали еще тринадцать человек. Он мог наконец собрать все свои вещи вместе. Бумаги. Письма. Документы. Кое-какую одежду. Несколько коробок с книжками, которые маниакально покупал и хранил у родственников и друзей. Книги не поместились бы в комнате, и он держал их на складе общежития.

С 1936 года террор усилился. Начались массовые репрессии и показательные процессы. Среди польских коммунистов брали все новых и, казалось бы, самых преданных. Потрясенные люди вели между собой нескончаемые, полные драматизма дискуссии, которые сводились к единственному вопросу: «Почему?» Одни не сомневались в предательстве арестованных, другие его отрицали, произошла, де, ошибка, и вскоре все расставят по своим местам, но росло взаимное недоверие и подозрительность. Все чаще повторялось: «Нет дыма без огня», — а значит, не без причины — партия знает, что делает.

Именно в эти годы в жизни Янека еще раз возник эксцесс с исключением из комсомола. В личной беседе он осмелился покритиковать один из процессов и общий тон прессы, бессовестно, по его мнению, нападавшей на обвиняемых. По признанию свидетелей, Янек своим утверждением, что пресса лжет, ставит под сомнение правдивость опубликованных показаний. А тут еще вздумал заступаться за дочь арестованного тогда же декана их факультета. Девушку не приняли учиться на том основании, что ее отец — «враг народа». Янек не верит в коллективную ответственность? На него сразу же донесли. В царившей вокруг атмосфере страха и подозрительности все могло кончиться плачевно. Но и тут ему удалось выйти невредимым. Решение о его исключении из комсомола заменили выговором с предупреждением, мотивируя смягчение наказания юным возрастом. Ему было всего девятнадцать.

Отель «Люкс» постепенно обезлюдел. По ночам во двор въезжали машины. Оставшиеся жильцы сидели по своим комнатам и прислушивались к шагам энкавэдэшников. Иногда раздавались крики. Иногда женский или детский плач. И снова шаги по ступеням. С грубым подталкиванием тех, кого выводили.

Маня Бейлин уже работала не в ТАСС, а в редакции пропагандистской газеты «Жюрнал де Москоу». Беспокоясь о родственниках, ежедневно в сумерки забегала в гостиницу. Годы спустя рассказывала мне в Париже, как входила в ворота и сразу искала глазами окна Макса и Стефы. В них горел свет. И камень падал с души. Не может забыть этой жуткой картины: с каждым днем все меньше и меньше становилось светящихся прямоугольников на белой стене.

21 июня 1937 года свет в знакомых окнах еще был, но гостиница выглядела вымершей. Ни одного человека на лестнице. Тишина. Пустые коридоры. Маня постучала в комнату Стефы. Тетка лежала на кровати с сердечным приступом, она была чем-то смертельно убита. На минуту в ее комнату заглянул Макс. До неузнаваемости изменившийся. Всегда полный энергии и жизни, он был сейчас похож на старика. Худое лицо, запавшие щеки, мертвые глаза. Молча присел на постель жены. Маня, не зная, что посоветовать в этой полной безнадежности ситуации, но, желая как-то помочь, пошла на кухню заварить чай. С благодарностью они взяли чашки с горячим напитком, но не смогли сделать ни одного глотка. Она попыталась с ними заговорить. Слова повисали в воздухе. Будто они находились в другой реальности, в ином измерении. Никакого контакта с ней. Время шло. Приближалась полночь. Она не хотела оставлять их одних, но Макс сказал: «Иди. Уже очень поздно!» И обнял ее на прощание.