Читаем без скачивания Разрозненные страницы - Рина Зеленая

Но надо было видеть выражение моего лица, когда я не входила по лестнице главной, Иорданской (которую люблю безмерно и которой любуюсь каждый раз, поднимаясь и спускаясь по ней все годы), а шла, переполненная чувством гордости, через служебный вход, по коридору, мимо громадных книжных шкафов, прямо в галерею!

Так я воображала себя причастной к этим чудесам.

Как человек очень тупой в смысле ориентировки, я никак не могла выучить расположение залов Эрмитажа. И была очень счастлива, когда запомнила, хоть как пройти в зал маленьких голландцев или в зал гобеленов. Я могла себе позволить идти, не останавливаясь, прямо туда и только туда и, посмотрев долго, не торопясь, мастеров зимних пейзажей, все кордегардии[11] и другие любимые сюжеты маленьких голландцев, стоять сколько захочу, и любоваться именно ими. А потом я отправлюсь на набережную Мойки, против «Новой Голландии», к Браудо, где дорогая Лидия Николаевна в такой огромной комнате, что в ней почти не заметны стоящие там два рояля и одна фисгармония, будет поить меня кофеем с сухарями, сделанными ею сразу на плите из булки, – и это вкуснее всех печений. А я ей буду рассказывать что-нибудь еще о любимых картинах, которые мы вместе с ней смотрели столько раз. Она будет слушать, а я буду воображать, какая я наблюдательная, хотя и не понимаю музыки (я ведь не говорю, как Наполеон: «Музыка – это самый дорогостоящий вид шума»).

В Эрмитаже я открыла для себя еще совсем новое зрелище. Я хожу теперь по залу второго этажа от Зимней канавки к Главному входу и смотрю не на картины, а только в громадные окна, выходящие на Неву. В каждом окне новый кадр – огромная Нева и громадное небо. Каждый пейзаж еще особо окрашен. Даже в сумеречный день все розово-голубое, ибо стекла окон изготовлены так, что имеют свойство давать сиренево-розовый отсвет.

А если день ослепительно солнечный, то надо скорее идти к «Блудному сыну», но смотреть не на сына и не на его голые пятки. Там, в глубине картины, за ним, стоит девочка, она почти тает в темноте, но в такой день ее можно ясно увидеть. А самое удивительное – можно на ее шейке разглядеть ярко-красный коралл на ленточке. Вот это я видела и все ходила и «воображала». (Это словечко я очень часто говорю – оно ко мне попало от детей. Слово очень емкое и многое может определить.)

Орбели

Впервые я увидела Орбели в Эрмитаже. Он шагал по переходу из одного здания в другое очень быстро, большими шагами. Мне показалось странно, что так несется человек старый. Его борода, довольно длинная, с седыми прядями, развевалась, вид был грозный, и вообще больше всего он был похож на разгневанного бога Саваофа. Потом я узнала, что это директор Эрмитажа Иосиф Абгарович Орбели. А его жена – Антонина Николаевна Изергина. Я была с ней знакома; она друг всех моих ленинградских друзей и сама работала в Эрмитаже, в отделе западной живописи. Ей принадлежали все Пикассо, Матиссы, Дерены и все импрессионисты.

Последняя работа А.Н. Изергиной – выставка Матисса в Москве. Она защищала свой западный отдел не только как ученый, но и прямо почти физически, когда рьяные чиновники в служебном раже мечтали засунуть всё в запасники. Она боролась, писала в ЦК и побеждала. На время всё успокаивалось. Ее книги об искусстве имели большой успех, издавались за рубежом.

Во время моих приездов в Ленинград мы встречались обязательно. Не только в Эрмитаже, но и у них дома. Хотя это тоже было в Эрмитаже – там находилась квартира директора, огромная, с окнами на Неву. И там ученый Изергина была просто наш друг Антонина, Тотя, мой любимый друг. И мы, ее друзья (неученые и ученые), опять встречались у них и каждый раз были рады друг другу, как ненормальные. А И.А. Орбели, которого я считала глубоким стариком, родил сына Митю. И хотя Мите к этому времени было семь или восемь лет, он был нашей подругой, а потом, в двенадцать-четырнадцать лет, стал другом, а в двадцать был уже умным, образованным, талантливым ученым-медиком.

Иосиф Абгарович Орбели очень любил и уважал К.Т.Т. Они наслаждались беседой друг с другом, их нельзя было разъединить, когда они начинали разговор.

Антонина Николаевна, всегда интересная, остроумнейшая, блестящая женщина, была необыкновенно плохой хозяйкой, еще хуже, чем я сама. Когда она исчезала надолго из кабинета Орбели – огромная, мрачноватая комната, до потолка уставленная полками с толстыми томами ученых армянских книг, – он говорил, поглаживая бороду и блестя прищуренными удивительными глазами:

– Теперь скоро будет ужин. А может быть, чай. Антонина Николаевна уходит так надолго, что все думают, будто там жарят полбарана. А когда позовут к столу, выяснится, что там чай и двести граммов сыру. Или пряники.

Правда, так и было не раз. Но это не портило настроения, и беседа продолжалась, как на пиру.

Однажды, провожая меня, Орбели у дверей вручил мне подарок – книжку, маленькую, тоненькую. Дома я ее разглядела и любовалась тем, как изящно она издана. Посмотрела год издания – удивилась: 1918. Действительно, только ленинградцы (тогда петроградцы) продолжали традиции старых мастеров-печатников. У них этому искусству учился Орбели. Книжечку я привезла в Москву, спрятала с другими дорогими мне книгами.

Потом, много лет спустя, К.Т.Т., разбирая книги, показывал мне ее опять, осторожно переворачивая страницы за верхний угол справа. (Он вообще обращался с книгами, как с живыми существами.) Красивый шрифт, текст на каждой страничке в рамке. Это книга армянского ученого-математика VII века Анании Ширакаци, переведенная И.А. Орбели, «Вопросы и решения» – задачник для маленьких школьников. Анания – математик, космограф, метеоролог – крупнейшая фигура среди армянских писателей древнего периода.

В типографских данных К.Т.Т. указал мне цифры – количество экземпляров, напечатанных на разных сортах бумаги, все объяснил, а потом показал самую трогательную и ценную страничку, где напечатано, что Орбели сам в типографии набирал и выпустил эту книжечку. И мне подарил ее на память от наборщика с таким автографом: «Замечательному изобразителю детей – детский учебник, особенно любимый мною, на добрую память о наборщике».

На той бумаге, на которой напечатана подаренная мне книжечка, издано всего семьдесят экземпляров. Эти задачки для школьников мне кажутся подлинно литературными произведениями. «Задачи Анании, – пишет в предисловии И.А. Орбели, – занимательны, жизненны, просты. Темы задач по большей части взяты из окружающей Ананию бытовой обстановки, местом действия преимущественно является его родина Ширак».

Вот задача № 12:

«Хотел я построить лодку, и было у меня всего-навсего каких-то три драма, и больше ничего не было, и я сказал моим ближним: “Дайте мне каждый немного денег, чтобы я построил себе лодку”. Один дал мне треть стоимости, и один дал четверть, один шестую, один седьмую и один двадцать восьмую, а я, взяв у них, построил лодку. Итак, узнай, сколько всего драмов стоила лодка».

Здесь ощущается и какой-то нравственный аспект: человек просит о помощи и получает ее от людей. Даже от самого бедного – «и один дал двадцать восьмую часть стоимости»!

Задача № 8 – это не только математика, это еще живая история:

«Во время известного восстания армян против персов, когда Заурак Камсаракан убил Сурена, один из азатов армянских отправил посла к персидскому царю, чтобы доложить ему эту печальную весть; он проезжал в день по пятьдесят миль; когда узнал об этом, спустя пятнадцать дней, Заурак Камсаракан, он отправил погоню вернуть его. Гонцы проезжали в день по восемьдесят миль. Итак, узнай, во сколько дней они могли нагнать посла».

Задача № 3 – бытовая или социальная:

«Слышал я от своего учителя следующее. В триклин Маркиана забрались воры и украли половину и четверть казны; когда хранители сокровищ вошли туда, они нашли четыреста двадцать один кединар и три тысячи шестьсот дахеканов. Итак, узнай по этому остатку, сколько всего было казны».

Наверно, очень нравилась детям задача о любимом коне, которого хозяин, скорее всего, был вынужден продать:

«Был у меня породистый конь; я продал его и на четвертую часть его стоимости купил коров, на седьмую часть – коз и на десятую часть – быков, а на триста восемнадцать дахеканов я купил овец. Итак, узнай, сколько дахеканов это составляет».

Цирк

Наверное, каждый человек с детства любит цирк. У многих эта любовь с годами проходит бесследно, у других – остается навсегда. Например, у меня. Я смотрю в цирке все программы. Я всю жизнь дружила с артистами цирка. И они тоже любили меня.

Однажды, во время войны, у работников цирка был праздничный вечер, и артисты сказали, что хотят видеть меня у себя в гостях. И я целый вечер была у них, с ними. Артисты, контролеры, уборщицы, униформа, конюхи, рабочие сидели «на местах» (в цирке говорят «на местах», а не «в партере»), а я была на манеже – читала, рассказывала. Они хохотали от души. Я изображала взрослых в фельетонах. Я пересказывала свои разговоры с детьми, и пела, и танцевала, а они были рады, как маленькие, и потом целовали меня и дарили конфеты, и цветы, и фарфоровую цирковую лошадку. И я помню, что у меня в жизни был такой вечер.