Читаем без скачивания Незримая паутина: ОГПУ - НКВД против белой эмиграции - Борис Прянишников

«Опасность связей с организациями, существующими в СССР, была уже признана генералом Кутеповым, понявшим, что их желание установить с ним контакт имело целью раскрытие его работы. По такому пути мы не пойдем никогда».

Только не знал он, что сам был уже опутан сетью советской агентуры.

Неудачный поход эмиссаров

Закржевский старательно собирал сведения об активистах, готовых идти на работу в России. В 1933 году летом Рончевский, Альтов и я опросили членов НСНП в отделениях и группах Лионского района. Данные о желавших подвига в подпольной борьбе были посланы Закржевскому, занесшему их имена и адреса в свою обширную картотеку.

После второго съезда национальных группировок, задержавшийся в Париже генеральный секретарь Исполнительного Бюро НСНП М. А. Георгиевский получил от РОВСа предложение предоставить в его распоряжение одного из наших активистов. Не найдя кандидата в Париже, Георгиевский приехал к нам в Лион, чтобы посовещаться и наметить подходящего человека. Хотя мы в тот момент не знали новой роли Скоблина при Миллере, тем не менее исходившее от Миллера предложение восторгов у нас не вызвало. Нас беспокоило наличие «Вн. линии» и ее связи со Скоблиным. Отказать Миллеру, пользовавшемуся нашим полным доверием и уважением, мы не могли. После тягостных размышлений и многочасовых совещаний было решено предоставить члена НСНП РОВСу. Памятуя гибель Флоровского и Ирошникова, одновременно решили, что если эта попытка сотрудничества с РОВСом окажется неудачной, то никакой совместной тайной работы впредь больше не будет.

Выбор пал на Григория Емельяновича Прилуцкого, члена небольшой группы в городке Пеаж-де-Руссийон. Участник Гражданской войны в рядах конной разведки 3-го Дроздовского пехотного полка, корнет Прилуцкий был смелым офицером, жаждавшим идти по стопам Марии Захарченко-Шульц. Мы вызвали его в Лион. На наше предложение он ответил восторженным согласием. Приняв меры к сохранению тайны, мы проводили его в Париж.

В Париже Прилуцкий явился к Ларионову. В это время Ларионов возглавлял молодежный кружок «Белая Идея», основанный его однополчанином, марковским артиллеристом Сергеем Владимировичем Иегуловым. Подобно Ларионову, Иегулов был давнишним чином «Вн. линии». Но по своему независимому характеру и смелым высказываниям мнений, не совпадавших с практикой «Вн. линии», Иегулов оказался неподходящим для возглавления «Белой Идеи». Скоблин добился его замены Ларионовым. Обиженный и возмущенный, Иегулов вступил в НСНП, увлекся его идеями и стал особенно резким критиком РОВСа, Ларионова и подчиненного «Вн. линии» кружка «Белая Идея».

Ларионов готовил Прилуцкого к походу, делясь своим опытом и знаниями. Одновременно с Прилуцким готовился Всеволод Михайлович Насонов, деятельный член «Белой Идеи», уроженец Петрограда, в недавнем прошлом офицер Красной армии. Насонов был назначен старшим, что несколько обижало Прилуцкого, никогда в Красной армии не служившего.

Насонов и Прилуцкий получили благословение от генерала Миллера. Выехали они в Финляндию с югославскими паспортами, которые вручил им Скоблин. Только Прилуцкий был несколько удивлен, зачем Скоблину понадобилось фотокарточек больше, чем требовалось для паспорта.

4 июня, по просьбе Скоблина, Миллер перевел Добровольскому 3200 французских франков на расходы по отправке эмиссаров.

В Выборге их встретил Добровольский. Коренастый мужчина выше среднего роста, со светлыми и умными глазами русского интеллигента, генерал произвел на Прилуцкого прекрасное впечатление. Добровольский был одержим идеей борьбы с коммунизмом, он был редактором боевого антикоммунистического журнала «Клич».

Для начала Добровольский пригласил Прилуцкого и Насонова на пикник, устроенный его двумя сыновьями. А на следующий день приступили к тщательной подготовке похода в СССР. Эмиссары Миллера изучали вопросы, интересовавшие генеральный штаб Финляндии. Тут Прилуцкий невольно вспомнил слова Скоблина, сказанные перед отъездом из Парижа: «Деньги приходят с работой…»

От РОВСа эмиссары получили задание организовать опорный пункт и вернуться за границу.

Тихой белой июньской ночью 1934 года проводник финн перевел Прилуцкого и Насонова через границу. Он провел их в обход пограничных препятствий и заграждений. Пожелав успеха, он распрощался с ними. Посланцы Миллера двинулись дальше на Ленинград. Шли днем и ночью. Дошли до полустанка, что недалеко от станции Левашово. Утомленные длинным переходом, повалились на перрон и заснули.

Пробуждение утром 18 июня было драматичным. Около них стояли местные жители, удивленные спавшими чужаками, да еще обутыми в ботинки заграничного производства. Они вызвали милиционера. Арестованных повели на допрос. На пути в здание милиции эмиссары решили бежать.

Выхватив парабеллумы, они выстрелили в воздух, оттолкнули милиционера и бросились наутек. На бегу отстреливались от преследователей. Бежали по-молодому быстро. Ускользнули от преследователей, прятались в лесу, в оврагах, в кустарниках. Переправились обратно через речку Сестру и с облегченным сердцем вышли к финскому пограничному посту.

Доставленные в Выборг, они рассказали Добровольскому о своей неудаче. Финны были удивлены и обеспокоены провалом на маршруте, который они считали сравнительно безопасным.

После переговоров с финнами, 12 июля 1934 года Добровольский доносил Миллеру:

«Поскольку дружественная фирма[71] не отказывается от сотрудничества с нами в будущем и только просит обождать до более подходящего времени, я считаю нужным теперь заняться сортировкой товаров[72]. Здешние акционеры[73] ограничили наши коммерческие возможности точными рамками, исключив игрушки[74] из перевозимых товаров. Мы должны считаться с этими пожеланиями, если хотим продолжать совместную работу. И только тогда, когда дела наших конкурентов[75] будут расстроены, мы сможем посылать на их рынок большее количество товаров, в том числе игрушки, в которых тогда наши акционеры не увидят ничего неподходящего. Я изложил это Петру Петровичу, который, как мне кажется, склонен предвосхищать события и выходить за рамки, установленные контрактом, который вы мне прислали через здешних акционеров».

Прочтя письмо, Миллер ответил 10 сентября:

«На этот раз ограничимся целями, не выходящими за рамки, определенные нашими акционерами».

Потрясенные пережитой опасностью и провалом похода, Прилуцкий и Насонов были вынуждены вернуться во Францию. Плыли назад в трюме парохода — на более удобное путешествие Скоблин денег не дал. Он буквально рвал и метал — так был недоволен их возвращением. И приказал Ларионову немедленно отстранить Прилуцкого от дальнейшей работы.

В столовой Галлиполийского собрания в Париже Прилуцкого и Насонова в узком кругу чествовали скромным банкетом. Пили много. Пили и после банкета в кругу членов «Белой Идеи». Пили и искали виновников провала. Переложили вину с больной головы на здоровую. Прилуцкому виновником назвали Рончевского.

Был жаркий день. Августовское солнце накалило мостовые Лиона… В это воскресенье члены Лионского отделения НСНП выехали из города на прогулку в Десин. Весело проводя время, мы еще не знали о неудаче, постигшей Прилуцкого.

Нежданно на пути от трамвайной остановки к десинскому каналу выросла худощавая фигура Прилуцкого. На нем не было лица. Возбужденный, на грани сумасшествия, он бессвязно лепетал о только что пережитом. В лицо Рончевскому он бросил обвинение в предательстве и, казалось, готов был стереть его с лица земли.

Дважды и подолгу я беседовал с Прилуцким. Сперва у себя в меблированной комнате в доме № 59 на Бульвар де Бротто. Затем в комнате Прилуцкого в Пеаж-де-Руссийон. Мои попытки восстановить картину похода в СССР натолкнулись на нежелание Прилуцкого рассказать обо всем подробно и без утайки. Вспоминая о бегстве в Финляндию, он говорил отрывочно, перебрасываясь с одной детали на другую. Нервно дрожа, он держал руку в правом, тяжело отвисавшем кармане. Пыша злобой, называл имя Рончевского, неуважительно отзывался о Георгиевском. С трудом мне удалось расположить его к себе. Несколько успокоившись, в изнеможении, он произнес упавшим голосом:

— Борис Витальевич, я сгорел.

Прилуцкий был сломлен. Исчезла былая жизнерадостность, пережитый под Левашовом страх породил в нем подозрительность к людям, создал психологическую неуравновешенность на всю остальную жизнь. Тяжелое душевное состояние вызывало тягу забыться, и он много пил. Продолжая прозябать в Пеаж-де-Руссийон, вскоре он отошел от НСНП.