Читаем без скачивания Этюды о Галилее - Александр Владимирович Койре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Симпличио: Да, и потому, если стрелять из одного и того же лука, то при движении повозки дальность выстрела не может получиться равной.
Сальвиати продолжает587:
Но когда повозка движется, не движутся ли также с той же скоростью и все вещи, находящиеся в повозке?
Симпличио: Несомненно.
Сальвиати: Следовательно, и стрела также, и лук и тетива, причастные к движению повозки, уже обладают одной степенью скорости588. Следовательно, когда стрела выпущена в направлении повозки, лук сообщает свои три степени скорости стреле, которая уже имеет одну степень благодаря повозке, перемещающей ее с такой скоростью в ту сторону; поэтому, слетая с тетивы, стрела обладает, оказывается, четырьмя степенями скорости; наоборот, когда стреляют в обратную сторону, тот же лук сообщает те же свои три степени скорости стреле, которая движется в противоположную сторону с одной степенью, так что по отделении ее от тетивы у нее останется всего две степени скорости. Но вы уже сами заметили, что, если мы хотим сделать выстрелы равными, стрелу нужно выпускать один раз с четырьмя степенями скорости, а другой раз – с двумя; итак, даже при одном и том же луке само движение повозки выравнивает начальные степени скорости, что опыт подтверждает затем для тех, кто не хочет или не может уразуметь основание этому589. Примените теперь это рассуждение к пушечному ядру, и вы найдете, что, движется ли Земля или стоит неподвижно, дальность выстрелов, произведенных той же силой, должна оказаться всегда равной, в какую бы сторону они ни были направлены.
Остановимся здесь на минутку.
Результаты, к которым мы пришли, – закон сохранения движения, равномерность и неограниченное постоянство кругового движения – по правде сказать, были сформулированы в самом начале «Диалога590»; и принцип относительности движения, задающий всю последующую дискуссию, как мы видели, оказывается установлен с самого начала второго дня; однако эти принципы хоть и сами по себе вполне очевидны, хотя они и являются врожденными (применяя термин, который Галилей не использовал, но мог бы использовать) для разума591, тем не менее они настолько странные и предполагают следствия, кажущиеся Симпличио настолько неожиданными, что, допуская их, он все же не принимает их до конца. Он будет противиться при первой же возможности, ведь его ум – ум образованного человека – настолько загроможден воспринятыми привычками, готовыми (школьными) понятиями, что для него просто невозможно мыслить иным образом, кроме как опираясь на традиционные идеи. Хотя он допускает закон сохранения движения (не имея возможности поступить иначе и в каком-то смысле выведя его самостоятельно), но из-за того, что он продолжает мыслить движение в аристотелевских категориях, из-за того, что новая идея движения для него неясна и непривычна, он тут же сделает шаг назад и снова будет предъявлять возражения, отброшенные уже в начале. Таким образом, необходимо привыкнуть мыслить вновь полученными понятиями592.
Однако каким образом Галилей намеревается внедрить эти понятия в мышление читателя? Станет ли он делать это, как Декарт, просто-напросто отбрасывая схоластическое определение движение, заменяя его на другое – свое собственное? Отнюдь. Галилей движется потихоньку. Он следует за исторически сложившейся традицией, и с этой точки зрения достигнутым прогрессом отнюдь не следует пренебрегать. Обсуждение аргументов Аристотеля составляло этап этого процесса, на котором остановился Коперник: качественное различие между естественным движением и насильственным объясняло различие между их действиями. Незначительный шажок – и естественное движение Земли (которое, по логике вещей, объясняется ее «природой» или «формой») оказывается применено к телам, находящимся на Земле, – уже не благодаря «единству природы», а только лишь за счет того, что они причастны к этому движению. Еще шажок – и мы допускаем, что движение Земли имеет привилегированный характер только лишь потому, что оно круговое, и с новым шажком этот характер передается кораблю, шагающему по волнам… Привилегия естественного движения совершенно исчезает. Отныне движение сохраняется не потому, что оно естественное, а просто потому, что это движение. Скорее само движение как таковое сохраняется и является нерушимым в предмете, и сам Симпличио понимает и признает это; в самом деле, он не ищет причины, по которой продолжает длиться движение идеально круглого шара, катящегося по горизонтальной поверхности: достаточно того, что нет никакой причины, по которой он мог бы остановиться.
Той же тактикой руководствуется преобразование понятия импетуса. Галилей начинает осаждать аристотелевскую физику, прибегая к арсеналу возражений и идей, накопленных и разработанных физикой Парижской школы. Но на самом деле Галилей, убежденный в побочности и неясности самой идеи импетуса как источника и причины движения, уже давно отошел от нее. Поэтому в ходе «Диалога» импетус отождествляется то с моментом, то с движением, то со скоростью… последовательные шажки, которые незаметно подводят читателя к осмыслению парадокса о том, что в предмете сохраняется одно только движение и что скорость, переданная предмету при движении, «нерушима».
Сперва развенчали привилегированный характер кругового движения: сохраняется движение как таковое, а не движение по кругу. Сперва. Но, в сущности, «Диалог» не идет дальше. И что ни говори, нам не довелось и не доведется сделать шаг к принципу инерции. Ни в «Беседах и математических доказательствах…», ни в «Диалоге» Галилей не говорит о вечном сохранении прямолинейного движения, по той простой причине, что прямолинейное движение тяжестей невозможно и что, с точки зрения Галилея, нетяжелые тела перестают быть телами, а потому вовсе не могут двигаться593.
Физика Галилея
